Песнь Ахилла - Мадлен Миллер Страница 14

Что Ахиллу, что мне было бы просто – легче легкого – затащить такую девчонку в постель. В тринадцать мы с этим считай что припозднились, особенно он – ведь царевичи обычно похотливы. Но вместо этого мы молча смотрели, как другие приемыши усаживают рабынь себе на колени и как после ужина Пелей велит самой пригожей идти к нему в покои. Однажды царь даже предложил такую красавицу сыну. Тот, почти застенчиво, ответил: «Я устал нынче». Потом, когда мы возвращались в его покои, он старательно избегал моего взгляда.

А что же я? Я был тих и робок со всеми, кроме Ахилла, я и с другими-то мальчишками с трудом мог завести разговор, что уж там говорить о девушках. Впрочем, мне, как спутнику царевича, наверное, и говорить бы не пришлось – хватило бы жеста, взгляда. Но мне такое и в голову не приходило. Чувства, что пробуждались во мне по ночам, до странного не вязались у меня с девушками-прислужницами, с их покорностью и опущенными глазами. Я смотрел, как мальчишка лезет служанке под юбку, а та с потухшим взглядом наливает ему вина. Себе я такого не желал.

Однажды вечером мы допоздна засиделись в покоях Пелея. Ахилл растянулся на полу, подложив руку под голову. Я же сидел на стуле, в более строгой позе. Дело было не только в Пелее. Я еще не свыкся с новой долговязостью моих рук и ног.

Глаза у старого царя были полуприкрыты. Он рассказывал нам историю.

– Не было в те дни воина сильнее Мелеагра, но и не было его горделивее. Для себя он хотел только самого лучшего, и это лучшее он получал, потому что народ любил его.

Я покосился на Ахилла. Тот легонько поводил пальцами в воздухе. Он так часто делал, сочиняя новую песню. Наверное, догадался я, про историю Мелеагра, которую рассказывает отец.

– Но однажды царь Калидона сказал: «Почему Мелеагру столько причитается? Есть в Калидоне и другие достойные мужи».

Ахилл повернулся, хитон натянулся у него на груди. В тот день я слышал, как прислужница шептала подружке: «По-моему, царевич посмотрел на меня за ужином». Говорила она с надеждой.

– Слова царя дошли до Мелеагра, и он пришел в ярость.

В то утро он запрыгнул ко мне на циновку, прижался носом к носу. «Доброе утро», – сказал он. На коже запечатлелся жар его тела.

– Он сказал: «Тогда я больше не буду за тебя биться». И ушел домой искать утешения в объятиях жены.

Кто-то дернул меня за ногу. Лежащий на полу Ахилл ухмыльнулся.

– У Калидона были непримиримые враги, и когда они услышали, что Мелеагр более не будет биться за Калидон…

Дразнясь, я пододвинул ногу чуть ближе к нему. Он ухватил меня за лодыжку.

– Враги напали на Калидон, и город понес страшные потери.

Ахилл дернул, и я чуть было не свалился со стула. Чтобы не упасть, я обеими руками вцепился в деревянный каркас.

– Тогда жители пришли молить Мелеагра о помощи. И… Ахилл, ты слушаешь?

– Да, отец.

– Нет, ты не слушаешь. Ты мучаешь беднягу Филина.

Я постарался принять мученический вид. Но чувствовал я только одно – прохладу там, где на лодыжке еще миг назад были его пальцы.

– Что ж, и ладно. Меня уж в сон клонит. Конец расскажу в другой раз.

Мы встали и пожелали старику доброй ночи. Но едва мы хотели уйти, как он сказал:

– Ахилл, ты бы присмотрелся к той русоволосой девице с кухни. Говорят, она давно караулит тебя под дверями.

Это падавший от очага свет так переменил его лицо? Трудно было понять.

– Как-нибудь в другой раз, отец. Спать хочется.

Пелей хохотнул, будто услышал шутку.

– Уж она-то тебя точно разбудит.

И замахал рукой – идите, мол.

Пока мы шли в покои, я почти бежал, чтобы поспеть за Ахиллом. Мы молча умылись, но во мне засела боль, будто от гниющего зуба. Я не мог все так оставить.

– Эта девушка… Она тебе нравится?

Ахилл обернулся ко мне:

– А что? Она нравится тебе?

– Нет, нет, – покраснел я. – Я не об этом.

Так неуверенно я чувствовал себя только на заре нашей дружбы.

– Я хотел узнать, ты хочешь…

Он подбежал ко мне, толкнул на лежанку. Склонился надо мной.

– Меня уже тошнит от разговоров о ней, – сказал он.

Жар взметнулся по шее, облапил лицо. Его волосы окутали меня, и я чувствовал только его запах. Зернь его губ была, казалось, в волоске от моих.

И вдруг, точно так же, как и утром, он исчез. И уже в другом конце комнаты наливал себе последнюю чашу воды. Лицо у него было безучастным, спокойным.

– Доброй ночи, – сказал он.

По ночам, в постели, мной завладевают видения. Они начинаются во сне, принося с собой ласки, от которых я, дрожа, просыпаюсь. Но даже наяву они не оставляют меня – рябь от огня на шее, влекущий за собой изгиб бедра. Руки – крепкие, нежные – касаются меня. Я знаю эти руки. Но даже там, укрывшись во тьме под веками, я не могу облечь в слова то, на что надеюсь. Днем я теряю покой, не нахожу себе места. Но сколько бы я ни расхаживал туда-сюда, сколько бы ни пел, сколько бы ни бегал, отделаться от этих видений я не могу. Они завладели мной, и их не остановить.

Лето, один из первых погожих дней. Мы пообедали и лежим у моря, привалившись к выброшенной на берег коряге. Солнце в зените, воздух горяч. Лежащий подле меня Ахилл переворачивается, задевает мою ногу своей. Она прохладная, в розовых ссадинах от песка, кожа нежная, после зимы, проведенной во дворце. Он что-то напевает себе под нос, отрывок песни, которую сегодня исполнял.

Я поворачиваю к нему голову. Лицо у него гладкое, без пятен и прыщей, от которых уже страдают остальные мальчишки. Его черты нарисованы твердой рукой – без искажений и неровностей, без преувеличений – все точно, все вырезано острейшим ножом. Однако в облике его нет никакой остроты.

Он оборачивается, замечает, что я гляжу на него.

– Ты чего? – спрашивает он.

– Ничего.

Я чувствую его запах. Ахилл пахнет маслами, которыми он умащивает ноги, сандаловым и гранатовым, солью чистого пота, гиацинтами, по которым мы шли сюда, – их аромат прилип к нашим ногам. А под всем этим – его собственный запах, и с этим запахом я засыпаю, и это он будит меня утром. Описать его невозможно. Сладкий, но не совсем. Сильный, но не слишком. Какой-то миндальный – впрочем, и это неточно. Иногда, после наших с ним занятий борьбой, и моя кожа пахнет так же.

Он опирается на руку. Мускулы круглятся на ней, с каждым его движением то появляются, то пропадают. Его взгляд – зеленая глубь.

Я не могу понять, отчего так учащенно бьется мое сердце. Он глядел на меня тысячи, тысячи раз, но теперь в его глазах я вижу что-то иное, незнакомое мне прежде напряжение. Во рту у меня пересохло, и я громко сглатываю.