Смертельный выстрел - Томас Майн Рид Страница 14

К концу этой льстивой речи Хелен Армстронг не было уже дело до самозваного защитника, да и до всего остального. Сердце девушки готово было разорваться. Она любила Клэнси, призналась ему в этом в письме. А он насмеялся над нею, пренебрег ради какой-то креолки. И это была правда, иначе каким же образом Дарк мог все узнать? Но еще хуже было то, что Клэнси похвалялся своей победой, показывал ее фотографию, наслаждался триумфом.

– О Боже!

Это восклицание вырвалось из уст Хелен Армстронг, когда описанные выше горькие мысли промелькнули в ее голове. Едва сдерживая рыдания, она повернулась к дому.

Дарк считал случай благоприятным и еще раз бросился к ней, на сей раз упав на колени.

– Хелен Армстронг! – воскликнул он в пылу страсти, если не совсем чистой, то, по крайней мере, сильной и прочувствованной. – Зачем вы любите человека, который насмехается над вами? Я вот люблю вас истинно, безумно, больше жизни; вам еще не поздно взять назад отказ на мое предложение. Сделайте это, и вам не будет больше надобности ехать в Техас. Имение вашего отца будет принадлежать ему и вам. Скажите, что вы согласны быть моей женой, и все ему будет возвращено, все пойдет по-прежнему.

Она терпеливо дождалась окончания его речи и, хотя и не могла дать себе отчета, искренность его тона удержала ее на минуту. На миг девушка замерла в нерешительности. Но мгновение это скоро прошло, горечь вступила в свои права; слова Ричарда Дарка не только не стали бальзамом, но, казалось, лишь растравили ее рану. На его просьбу она ответила, как и прежде, одним словом. Но теперь повторила его трижды и тоном, исключающим сомнения.

Произнеся его, Хелен удалилась прочь гордым шагом и презрительно взмахнула рукой, дав ухажеру понять, что не намерена слушать его дольше.

Дарк застыл на месте, униженный, злой, и в глубине трусливого своего сердца устрашенный и подавленный. Поэтому он не осмелился последовать за ней, но остался стоять под магнолией, а в ушах у него эхом раздавался ее решительный, трижды произнесенный отказ:

– Никогда, никогда, никогда!

Когда Синий Билл вернулся с неоконченной охоты на енотов, над полями плантации Эфраима Дарка еще догорали последние лучи солнца. Негр вошел в поселок крадучись и настороженно озираясь.

Он знал, что многие товарищи знали про его вылазки «за енотами» и наверняка удивятся такому скорому возвращению охотника. Они могут потребовать у него объяснений, которые Билл не горел желанием давать.

Чтобы избежать расспросов, невольник крался между хижин, продолжая зажимать под мышкой своего пса, который мог побежать на запах какой-нибудь стряпни, готовящейся на чьей-нибудь кухне, и тем выдать присутствие хозяина в поселке.

К счастью для охотника на енотов, лачужка, владельцем которой он себя гордо именовал, стояла с краю в ряду домов, ближе к лесу, и у него были все шансы пробраться в нее, не подвергаясь особому риску привлечь к себе ненужное внимание.

Его и впрямь не заметили, но на этом злоключения его не закончились.

Семья Синего Билла состояла из его супруги Фебы и нескольких полуголых негритят. Малышня повисла на отце и замельтешила вокруг него. Можно было бы подумать, что, воссоединившись с близкими, он оказался наконец в безопасности и мог с облегчением выдохнуть, но не тут-то было. Ему предстояло серьезное испытание. От острого глаза Фебы не ускользнуло, что муж вернулся с охоты непривычно рано, сумка его пуста, а собаку он тащит на руках. Негритянкой овладело удивление, смешанное с острым любопытством.

Женщина она была не из тех, кто способен молча томиться в неизвестности. Уперев руки в боки, она обратилась к своему темнокожему повелителю:

– Господь милосердный, Билл! И чой-то ты так скоро вернулся? Ни енота не добыл, ни опоссума! И пса своего притащил таким странным манером! Да и часа не прошло как ты на охоту-то отправился! Когда это видано, чтобы ты ворочался домой с пустыми руками и не принес ничего, кроме старой псины? Выкладывайте-ка все как на духу, масса Билл!

Встретив такой прием, охотник выронил своего четвероногого товарища, с глухим стуком приземлившегося на пол. Потом уселся на стул, но в разъяснения пуститься не спешил.

– Выбрось из головы, девчонка! – сказал он. – Подумаешь, вернулся пораньше – ничего эдакого. Смекнул я, что эта ночь не шибко удачная для охоты на енота. Вот и решил, что лучше будет оставить животину в покое.

– Ну-ка, посмотри мне в глаза, Билл! – потребовала неумолимая супруга, положив руку ему на плечо и вперив в мужа пристальный взгляд. – Не верю я твоим объяснениям. Неправду ты мне говоришь!

Под проницательным взглядом охотник съежился, словно и в самом деле совершил что-то дурное, но требуемые пояснения не давал, по-прежнему не зная, как поступить.

– Что-то за этим есть, – продолжала его прекрасная половина. – Есть у тебя какая-то тайна, ниггер, я это по глазам твоим вижу. Стоит мне на тебя глянуть, и я сразу вижу, когда ты меня обманываешь – как в тот раз, когда строил шашни смуглой Бет.

– Да чего ты городишь, Феба! Смуглая Бет тут ни при чем, клянусь!

– А кто сказал, что при чем? Нет, Билл, то дело прошлое. Я просто вспомнила о нем, потому что вид у тебя точно такой, как когда Бет тебя обхаживала. Сейчас я говорю, что ты сам не свой. Говори, где собака зарыта, выкладывай все начистоту!

Говоря это, Феба не сводила с мужа проницательного взгляда, внимательно наблюдая за выражением его лица.

Но выдавать оно могло немногое. Будучи коренным африканцем, Билл выразительностью черт мог потягаться с каменным сфинксом, да и краснеть не умел. Как уже упоминалось, кожа его была, как черное дерево, и имела синеватый отлив, благодаря которому охотник и получил свое прозвище.

Он твердо выдержал пытливый взгляд и на какое-то время сумел ввести Фебу в заблуждение.

Только после ужина, скромность которого отчасти объяснялась его неудачной охотой, сердце Синего Билла дрогнуло, а язык развязался. Точная причина неизвестна, но, так или иначе, перед тем как отойти ко сну, он все как на духу рассказал спутнице дней своих, поведав обо всем, что видел и слышал в кипарисовом болоте.

Сообщил и о подобранном письме. Осторожно вытащив его из кармана, он передал его жене на осмотр.

Феба одно время была прислугой в доме и состояла горничной при белой госпоже. Было это в золотую пору юности, в старой доброй Виргинии, до того как ее отправили на запад и продали Эфраиму Дарку, где ее ждала злая судьба обычной невольницы. Но прежняя владелица немного научила ее грамоте, и в памяти Фебы сохранились еще остатки былого образования – достаточные, чтобы разобрать письмена, попавшие к ней в руки.

Сначала она поглядела на фотографию, поскольку та первая выпала из конверта. Не требовалось много усилий, чтобы понять, кто на ней изображен. Эта дама была слишком прекрасна, чтобы не восхищать даже самого скромного раба в поселке.