Флэш по-королевски - Джордж Макдональд Фрейзер Страница 14

— Это же сплошное надувательство, леди и джентльмены! Это не испанка Лола Монтес. Это ирландская девка, ее зовут Бетси Джеймс!

На секунду воцарилась тишина, а потом началось светопреставление. Снова раздался свист, послышались крики «Обман!», «Жулье!», начались и затихли аплодисменты, галерея шикала и улюлюкала. В один миг настроение публики поменялось на противоположное: подхватив инициативу Ранелага и его клаки, зрители начали освистывать ее, на сцену полетели мелкие монеты. Дирижер, с раскрытым ртом наблюдавший за происходящим, бросил вдруг свою палочку и убежал. Вскоре весь театр вопил, топал и требовал вернуть деньги, злобно рекомендуя ей убираться назад, в родные болота Донегала.

Лола буквально искрилась от ярости, и когда она направилась к нашей ложе, кое-кто из парней отступил назад, от греха подальше. Она остановилась; грудь ее бурно вздымалась, а глаза буравили ложу — да, да, Розанна наверняка узнала меня, и когда из ее уст полились ругательства, я понимал, что они предназначаются в равной степени и мне и Ранелагу. К несчастью, ругалась она по-английски, что завело толпу еще больше. Потом она бросила букет, который держала в руке, растоптала его и пинком отправила в оркестровую яму; изрыгнув в наш адрес последнее проклятье, Лола покинула сцену и скрылась за упавшим занавесом. [XVII*]

Должен признать, я был доволен: даже не предполагал, как здорово все получится. Когда все двинулись к выходу — про «Цирюльника», естественно, забыли — я протиснулся к Ранелагу и поздравил его. Мне не под силу было отплатить ей в таком блестящем стиле, в чем я ему и признался. Он удостоил меня холодного кивка и укатил прочь, напыщенный ублюдок, но я был не в том настроении, чтобы принять это близко к сердцу. Ведь это именно я поквитался с миссис Лолой за ее оскорбления и выходки, так что домой я отправился в самом распрекрасном настроении.

Само собой, с лондонской сценой для нее было покончено. Ламли расторг контракт, и хотя было еще несколько попыток пристроить ее в другие театры, ничего не вышло. Теперь очень многие узнавали в ней миссис Джеймс, и хотя она написала письмо в газету с опровержением этих слухов, никто ей не верил. Через несколько недель актриса пропала из поля зрения, и я полагал, что на этом участие Лолы Монтес в моей жизни закончилось. И скатертью дорожка: великолепная в своем роде любовница, не стану отрицать, и даже сейчас, когда я вспоминаю ее голую в постели, во мне что-то екает — но особой симпатии я к ней не испытывал, поэтому был только рад, что она взяла, да и испарилась.

Но ставить на ней крест оказалось рановато. Хотя и прошло немало лет прежде чем я увидел Лолу снова — причем при самых невероятных обстоятельствах — время от времени в газетах мелькало ее имя. И всегда в разделе сенсаций: у нее, похоже, был просто талант встревать в разные громкие скандалы. Сначала была статья, как она отхлестала плетью полицейского в Берлине, потом он танцевала на столе во время гражданского банкета в Бонне, к вящей ярости нашей королевы и принца Альберта, находившихся там с визитом. Потом давала представление в Париже, и когда публика не слишком тепло приняла ее, она сорвала с себя подвязки и чулки и запулила их на галерку. Потом Лола затеяла бучу на улицах Варшавы, и когда ее попытались арестовать, встретила ищеек выстрелами из пистолетов. Ну и конечно, была масса историй о ее любовниках, в большинстве своем высокопоставленных: вице-король Польши, русский царь (хотя насчет него я не уверен), композитор Лист. [XVIII*] Она сходилась с ним два или три раза, а однажды он сбежал: запер ее в номере отеля, а сам выскользнул через черный ход.

Кстати, позже мы как-то повстречались и обсуждали нашу любезную Лолу, весьма сойдясь во мнениях. Подобно мне, он отдавал ей должное как любовнице, но находил ее слишком неотразимой. «Ее сжигает огонь, — признавался он мне, качая своей седой гривой, — и он так часто опалял меня, о, так часто!» Я сочувствовал ему: меня она побуждала к любви с помощью расчески, в его же случае это был хлыст для собак. А ведь сложения он был вовсе не крепкого, бедный малый.

Так или иначе, эти обрывки слухов долетали до меня время от времени в течение последующих нескольких лет. Большинство из них я провел вдали от Англии — об этом будет рассказано в другой части моих мемуаров, если представится такая возможность. Мои свершения в середине сороковых годов не имеют отношения к настоящей истории, поэтому я пока опущу их и перейду к событиям, прелюдией к которым послужила моя встреча с Лолой и Отто Бисмарком.

Сейчас я понимаю, что если бы я не бросил Спидиката в ту ночь, не нахамил Бисмарку, не подначил Джека Галли поколотить его и, наконец, не отомстил Лоле, настучав на нее Ранелагу, — не будь всех этих «если», мне удалось бы избежать одного из самых невероятных и ужасных приключений в моей жизни. Еще одна замечательная глава не была бы вписана в историю героической карьеры Гарри Флэшмена, и не был бы создан один знаменитый роман.

Конечно, я пережил за свою жизнь слишком много, чтобы удручаться по поводу «но» и «если». С ними ничего не поделаешь, и если в итоге жизни ты размениваешь восьмой десяток, у тебя есть деньги в банке, а в баре выпивка — то ты настоящий болван коли мечтаешь о том, чтобы твоя судьба сложилась по-иному.

В общем, в 1847-м я снова оказался в Лондоне, в своем доме, и с денежками в кармане — моими собственными, к слову сказать, пусть и нечестно нажитыми. Но вряд ли они были грязнее, чем капиталы старого Моррисона, моего тестя, который подкармливал нас, чтобы обеспечить респектабельную жизнь своей «милой крошке». Его «милая крошка», моя Элспет, была рада видеть меня, впрочем, как и всегда. Мы по-прежнему изумительно проводили время в постели, несмотря не ее бесконечные проделки со своими воздыхателями. Да и я перестал переживать на этот счет.

Впрочем, когда я вернулся домой, предвкушая несколько месяцев отдыха, необходимых для того, чтобы восстановить силы после извлечения из моей филейной части пистолетной пули, меня ждал жестокий удар. Мои драгоценные тесть с тещей — мистер и миссис Моррисон из Пэйсли, оказывается, переехали на постоянное место жительство в Лондон. Благодарение Богу, мне не слишком часто приходилось видеть их с того самого момента, как я, тогда молоденький субалтерн гусаров Кардигана, женился на их прекрасной пустоголовой шлюхе-дочери. Меня с ее родителями связывало чувство взаимной антипатии, и с годами оно не ослабело ни у одной из сторон.

Что еще хуже, моего отца не было дома. В минувшие год-два старый хрыч здорово прикладывался к бутылке — а «здорово прикладываться» означало в его случае, что он лакал спиртное все время, пока бодрствовал. Пару раз папашу сбагривали в одно местечко в деревне, где спирты выпаривались из него, а розовые мышки, обгрызавшие пальцы на руках и ногах, оставляли-таки бедолагу в покое — так он, во всяком случае, утверждал — но вскоре эти твари возвращались, и батюшка отбывал в ссылку на новый «курс лечения».

— Милое дельце, — хмыкнул старина Моррисон — это было за обедом в первый вечер по моему возвращению; я бы предпочел оказаться в постели с Элспет, но нам, разумеется, нужно было проявить «вежливость» к ее родителям. — Милое дельце. Он так до могилы допьется, ей-ей.