Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич Страница 14

Рядом с серкамоном, тяжело отдуваясь, пыхтя, обильно потея, стоял, расставив короткие ноги, барон Теодульф. Он был лишен колета и кольчуги, с него даже полотняную рубашку сорвали, и он стоял голый по пояс. Пот обильно сбегал по грузному багровому телу, мешаясь с потеками крови, все еще выбивающейся из-под грубой повязки, охватывающей грудь и правую руку, которую барон не мог поднять. Наверное, на эту повязку ушла его собственная рубашка.

Казалось, барон ничего не понимает.

В его выпуклых глазах метались огоньки безумия.

Барон, не отрываясь, смотрел на низкое ложе, на котором в десяти шагах от пленных возлежал некий сарацин в белом одеянии, и в сафьяновых сапожках, и с чалмой на голове, но без всякого оружия, кроме короткого кинжала, заткнутого за пояс. Всем своим надменным видом сарацин будто хотел подчеркнуть свою значительность. По крайней мере, так угадывалось. Наверное, это и впрямь был большой начальник, может, даже сам начальник гарнизона Акры – Маштуб. Увидев его, серкамон почему-то подумал: здесь, в шатре такого большого начальника, никого не будут убивать. Это большой и чистый шатер, его пол укрыт толстым слоем ковров. Здесь стоит ложе, на котором возлежит, может быть, начальник гарнизона Маштуб. Если он захочет убить пленных, их, наверное, отведут в другое место.

Серкамон еще раз поднял голову, пытаясь внимательнее рассмотреть лагерь паладинов, раскинувшийся за стенами Акры.

Сверху хорошо были видны и стены крепости.

Так же хорошо было видно, что в некоторых местах эти стены более толсты, в других они тоньше. Если бы я сейчас появился перед королем Филиппом или перед королем Ричардом, подумал серкамон, я бы смог помочь войску святых пилигримов, подробно рассказав, где именно стены города тоньше, а где нужно насыпать новый вал, чтобы приблизиться к такому месту вплотную.

Он незаметно перевел дыхание.

Было странно думать, что еще утром он пускал чашу по кругу, деля теплое вино с бароном Теодульфом и с его оруженосцами. Еще более странно было думать, что еще утром он мог лапать руками бесстыдных женщин, примкнувших к войску еще в Италии. А Жабер, оруженосец барона Теодульфа, громко ругался с прачками и с одной из тех непонятного возраста старушек, что соглашались мыть волосы рыцарям и, несмотря на возраст, в ловкости по вычесыванию блох нисколько не уступали обезьянам. Этих женщин часто ругали, даже таскали за волосы, но следовало признать, что некоторые отличались большой преданностью Господу. Будучи раненой, такая женщина непременно просила, чтобы тело ее было брошено в ров для устрашения неверных и для того, чтобы рано или поздно глубокий ров сравнялся с землей и пилигримы могли бы по трупам пройти в город.

Сарацин на ложе поднял голову.

Он не был ранен, но был очень бледен.

В его высокомерном взгляде угадывалась скрытая печаль.

Шесть сарацинских воинов в зеленых и в желтых шальварах, и с саблями наголо, и с кинжалами за шелковыми белыми поясами стояли по обе стороны низкого ложа. Еще восемь воинов с трех сторон окружали пленников, хотя было ясно, что пленники вряд ли могут кому-нибудь причинить зло. Они были сейчас совсем как дети – беспомощны и испуганы.

Может, поэтому начальник сарацинов Маштуб печально вздохнул.

Наверное, в отличие от пленников, он уже знал их будущее. Именно это знание заставляло сарацина вздыхать, потому что он лучше, чем кто-либо другой, знал, что защитники Акры могут, наверное, отбить ну еще пять-шесть таких вот стихийных штурмов, но если собаки-латиняне короли Ричард и Филипп договорятся, Акра непременно падет. А Маштуб слишком хорошо знал, как много течет крови по улицам того города, который оказывал сопротивление латинянам дольше, чем того требовали обстоятельства. Золото и серебро не спрячешь. Оно будет найдено, выкопано и увезено. И все живые будут уведены в рабство. И тех, кто убит, не воскресит даже всемогущий Аллах. Если они убиты, значит, так хотел Аллах.

Голова Маштуба шла кругом. Он очень устал. С привычным превосходством, но при этом с некоторой завистью, удивившей его, он смотрел на пленных. И в этом тоже было нечто странное. Ведь перед ним стояли побежденные враги, которых он в любой момент мог убить, и в то же время он каким-то странным образом чувствовал, что перед ним все же стоят победители.

Серкамон уловил состояние духа Маштуба.

Серкамон тоже чувствовал необычное в воздухе.

Конечно, он знал, что его, как и всех пленников, убьют, и готовился принять это со смирением. Если их убьют не в этом шатре, то, наверное, в трех шагах от него, подумал он. Может, их убьют даже не прямо сейчас, а к вечеру, но все равно убьют. И все-таки в высокомерно-печальном взгляде Маштуба и в его долгом вздохе серкамон уловил какую-то надежду. Серкамон не боялся умереть, но почему-то ему казалось, что несправедливо ему умереть именно сегодня. Он так долго шел к Акре, он проделал такой долгий и сложный путь, что было обидно умереть так рано, не увидев падения Акры, не спев песнь о ее падении.

Серкамон смиренно вздохнул.

Мой путь завершен. Наверное, я сегодня умру.

И покачал головой. Его путь на Акру оказался непрост.

Сперва некоторые уютные гавани западного итальянского берега, и десятки безымянных островов, запомнившихся лишь как высокие каменные стаканы, бросающие тень на мерцающие изнутри воды срединного моря.

Потом летучие рыбы, разбивающие рябью изумрудные зеркала моря.

Почему-то запомнился еще некий остров, весь окутанный дымом. Кажется, он назывался Изола. Говорили, что остров Изола горит изнутри, что он сложен из такого камня, который веками тлеет в глубинах горы, все вокруг отравляя своим ядовитым сернистым дымом.

Но больше всего сакремону запомнилось само срединное море, по которому медленно двигался дромон, тяжелое судно на веслах и парусах, приспособленное перевозить большие грузы. В некотором отдалении за дромоном двигалось еще несколько судов, мечтающих дойти до самой-самой Акры, чтобы наконец усилить войска короля Филиппа. Сакремон хорошо запомнил, как однажды сильно возбудился ветер и обманчивое небо обиженно задышало. Ветер хватал суда то спереди, то сзади и гнал их так быстро, что люди на борту по-настоящему начинали чувствовать ужасную и великую бездну, колышащуюся и разверзающуюся у них под ногами. Огромность этой ужасной бездны была заполнена только водой, и это пугало больше всего. Только за Фарой, когда дромон повернул в сторону Акры, упал штиль, зато вместе со штилем пришло полное безветрие, и дромон встал в виду Монжибеля. Лишь в страстной четверг Тот Кто Отнял Ветер, Тот Кто Может Дать и Взять Все, вернул все-таки свежий ветер прямым и косым парусам, и в глубокой ночи на корме дромона были зажжены масляные фонари, на свет которых подтягивались из тьмы другие суда.

Так суда дошли до Крита.

Там до Родоса и Кипра оставалось уже немного.

А от Кипра суда всего за два дня дошли до Акры, под стенами которой раскинулись палатки короля Филиппа.