Меченый Маршал - Александр Трубников Страница 14

Отец Дионисос, втайне мечтая возвратить себе благорасположение сеньора, и проведав, что Дмитрий выходец из Киева, все рвался к нему в духовники, и постоянно приглашал в свой храм на богослужение. Но Дмитрий, с одной стороны не желая иметь дел с вороватым пастырем, а с другой стараясь не разочаровать своих греческих подданных, прознавших, что их новый сеньор одной с ними веры, ссылаясь на сильную занятость, объезжал храм десятой дорогой.

Через полгода, уладив собственные дела, и оставив для охраны лена одного из рыцарей и нескольких сержантов, Дмитрий собрал всю свою «армию» и отправился в Фивы на сорокадневную вассальную службу.

Как и при императорском дворе в Константинополе, Дмитрий со своими людьми охранял замок, сопровождал Ги де ла Роша в поездках по стране, и участвовал в стычках с разбойниками, которых благодаря мудрой политике герцога, старавшегося не притеснять своих греческих подданных, становилось в окрестностях все меньше и меньше.

Частенько, даже слишком часто, если быть до конца откровенным, он возглавлял отряд, который сопровождал баронессу Анну в поисках древностей. Девушка получила отличное образование в бенедиктинском монастыре, знала латынь и греческий, была начитана, и разбиралась в античном искусстве. Идеалом ее, как выяснилось из продолжительных дорожных бесед, была византийская принцесса Анна Комнин, дочь императора Алексея, правившего в эпоху покорения Иерусалима крестоносным войском Годфруа Булонского.

Принцесса написала трактат, посвященный правлению ее отца. Он назывался «Алексиада» и был хорошо известен в кругах образованной морейской аристократии. Баронесса Анна представляла себя такой же просвещенной принцессой, и мечтала написать нечто подобное «Алексиаде», но не об императоре, а о заменившем ей отца «дядюшке Ги».

Отвечая на ее бесконечные вопросы, Дмитрий мало-помалу рассказал ей всю свою историю, упустив лишь подробности последней поездки. Анну завораживали рассказы о далеких северных городах, битвах и приключениях. Через некоторое время она заявила, что сразу же после того, как она завершит «Афинские хроники», сразу же усядется за «Диметриаду».

Прошло не так много времени, и Дмитрий начал ловить себя на том, что он все больше и больше рвется в охрану баронессы, и причина тому — желание видеть Анну.

Игра в недомолвки между молодыми людьми не могла продолжаться бесконечно. И вот однажды, когда Дмитрий сопровождал юную баронессу в очередной поездке, на этот раз в полуразрушенный храм Аполлона, куда они, оставив охрану у входа вошли вдвоем, это наконец произошло. При виде античной скульптуры, не скрывающей ни одной из подробностей прекрасного мужского тела, Дмитрий почувствовал, как тонкие пальчики, сжимавшие его локоть, непроизвольно дрогнули и крепко впились в рукав камизы.

Глаза их встретились и притянув к себе девушку Дмитрий впился в ее губы в долгом и страстном поцелуе, на который та ответила хоть и неумело, но с не меньшей страстью. Благо, их скрыла от свиты и охраны разрушенная стена.

В ту же ночь, рискуя навлечь на себя герцогский гнев, Дмитрий через окно пробрался в покои с нетерпением ожидавшей его Анны, и, как это было принято говорить у трубадуров: «Насладился божественным ароматом, сорвав чуть распустившийся бутон ее девичьей свежести». После этого, он пробирался к Анне всякий раз, когда это позволяли обстоятельства, с тревогой ожидая неизбежной развязки. Но герцог Ги, если и знал о происходящем между ним и Анной, внешне никак этого не показывал.

Когда же его вассальная служба подошла к концу, и шевалье де Вази вернулся в свои владения, то на следующий день он, выглянув из окна своей спартанской спальни, увидел, что к донжону приближается знакомая дорожная карета… Баронессе, оказывается, срочно понадобились какие-то мозаики, которые недавно отыскались в заброшенном античном городке неподалеку.

* * *

Дмитрий начал объезд лена Вази с оливковых рощ, которые росли между замком и деревней. Он приказал оседлать неброского дорожного коня, и, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, взял для охраны двух конных сержантов. Ставрос на своем неизменном муле из кожи вон лез, чтобы ехать рядом с господином. Он чуть ли не ежесекундно колотил бедное животное пятками в бока, при этом не переставая давать Дмитрию необходимые на его взгляд пояснения.

— Вот эти деревья — пищал толстячок — заложены двести лет назад, а эти — он махнул рукой на противоположную сторону дороги — все пятьсот, или даже шестьсот. Одна рощица, та, что поближе к деревне, господин, насчитывает всю тысячу. Но с нее толку мало, сир. Со старых деревьев мы собираем тридцать-сорок фунтов оливок. А самые плодовитые растут вон там, на солнечном холме. С них мы собираем и до ста пятидесяти фунтов. Сейчас как раз время сбора плодов, господин.

Дмитрий съехал с дороги чтобы получше все рассмотреть. Оливковая роща была на удивление хорошо ухожена. Земля между деревьями была тщательно прополота и выровнена, да и сами деревья, с аккуратно подрезанными ветками, радовали глаз. В глубине рощи Дмитрий заметил сборщиков-крестьян. Он дал команду сержантам оставаться в седле, а сам спешился, и, под непрекращающийся писк семенившего следом Ставроса, пошел в сторону мелькающих среди зелени крестьян.

После того, как Дмитрий и Ставрос появились в роще, крестьяне низким поклоном приветствовали своего господина, и с любопытством поглядывая на Дмитрия, с удвоенным усердием продолжили работу.

— Все крестьяне Вази лентяи и бездельники, — со знанием дела продолжал пояснения Ставрос, — ведь знают же прекрасно, что каждую оливку нужно снимать с ветки аккуратно, руками, чтобы не повредить кожицу, ан нет, все норовят, чтобы поскорее закончить работу, или палками их посбивать, или гребенками счесать. А ведь если кожицу повредить, то ягода наберет воды, и масло из нее выходит не такое чистое. Но я придумал, как с ними справиться. Ежели кого ловим с граблями или палками, так, стало быть, он или она, и получает своим инструментом по собственной спине. Дюжину ударов.

Ставрос, вдохновленный вниманием Дмитрия, разошелся не на шутку.

— И еще я вот что придумал, мой господин. Опытный сборщик за день вручную может собрать фунтов двести оливок, не больше. Так что я велю сторожам приглядывать, чтобы сборщики на месте не стояли, а сам каждый вечер принимаю все, что каждый работник собрал, на вес. Ежели больше, чем двести фунтов у кого выходит — стало быть, это и есть лентяй, и преступник. — Ставрос изобразил на лице приличествующее столь тяжким обвинениям негодование, и решительно закончил — его ловим, и наказываем. Еще не разу не ошибся. Жители селения думают, что я колдун.

Поняв, что несколько увлекся, Ставрос истово перекрестился и смачно сплюнул, обозначив свое отношение к столь отвратительному для доброго христианина подозрению.

В следующий момент Ставрос несся к ближайшему дереву, где на приставленной к стволу лестнице трудилась с корзиной за плечами молодая гречанка. Игнорируя довольно соблазнительные загорелые икры, толстячок несколько раз дернул ее за юбку, и, добившись внимания, начал что-то втолковывать. Его объяснения сопровождались бурной жестикуляцией и воплями. По всей вероятности неугомонный управляющий решил явить своему хозяину еще один наглядный урок по борьбе с нерадивыми крестьянами — класть, бездельница, а не швырять в корзину!