Хорт – сын викинга - Виталий Гладкий Страница 15

Меха, которыми торговали русы, ценились очень высоко. На них можно было обменять все что угодно. Они считались основным денежным средством не только на холодном Севере, но и на теплом Юге. Если северянами ценилось прежде всего тепло и ласка меха, то южан, в основном византийцев, прельщала красота мехов и изысканность природной расцветки. Редкая и красивая – «красная» – пушнина считалась драгоценностью, и ее могли носить только самые знатные и богатые люди.

Мысли юноши в основном были невеселыми. Если после битвы с варягами, когда Морав, повинуясь внезапному порыву, пришел на помощь Рогволду, сражавшемуся с ульфхеднаром, магом варягов, все жители городища привечали его как героя и едва не носили на руках, то теперь, когда он получил новое имя и добыл шкуру белого волка, все стало с точностью до наоборот.

При встрече с ним, едва завидев науз на его голове, мужчины и юнцы сразу же суровели и приветствовали Морава-Хорта подчеркнуто официально. Даже бойкие на язык, сварливые женщины опускали глаза и старались обойти его стороной. А ведь раньше он был желанным гостем в любой семье, где ему часто перепадали различные вкусности – медовые коврижки, пироги с рыбной и мясной начинкой, и в особенности сурицу, излюбленный напиток юного ученика волхва.

До недавних пор русы употребляли в пищу хрустящие ячменные лепешки. Пока купцы не завезли муку франков, из которой получались очень вкусные и пышные ковриги. Хлеб, пироги и сладкие медовые коврижки обычно пекли подневольные словене-робичичи, в прежней жизни земледельцы. Их рабская доля была не очень горькой; их считали близким народом. Русы хорошо понимали их язык, поэтому словене очень быстро приживались в городище, и многому научили русов, в том числе строить печи с дымоходом.

Что касается сурицы, то как ее приготовить, Морав знал назубок, ведь это входило в обязанности волхвов-целителей. Дело сие было сложным и ответственным не только из-за большого количества составных частей в напитке, но и по той причине, что не всякий человек мог его сварить. Нужно было знать определенные заговоры и своей мыслью дать сурице ту силу, которую от нее ждали.

Травы для сурицы обычно собирали в полнолуние. Ведь трава, как и все живое, имела душу; она не может мыслить, но понимает, что происходит. Если сорвать траву днем, то защищаясь, она выделит яд, которого не должно быть в сурице. А ночью трава спит, и ее дурное воздействие будет слабым. А еще вода для напитка должна быть живой. Для этого нужно было поставить ключевую воду на солнце, и дать ей отстояться полдня, приговаривая хорошие слова и думая светлые мысли.

Трав и ягод в напитке было столько, что так сразу всего и не запомнишь: череда, кислица, листья бадана, ягоды морошки, ромашка, липовый цвет, молодые листья лопуха, золотой корень… Собранные травы и ягоды толкли в деревянной ступе, сушили на солнце в течение дня, а на ночь замачивали в живой воде. Сушку и замачивание повторяли еще два дня. Затем перекладывали полученную смесь в глиняный горшок, заливали ключевой водой и с утра ставили на солнце. В конце дня эту закваску кипятили на костре.

После «сеяли суряницу» – варили на воде высевки, а затем сваренный настой сливали в деревянную бочку, пропустив его через сито. Туда же лили закваску, предварительно процедив ее и добавив четвертую часть меда. Суряница и закваска к тому времени должны быть еще теплыми, но уже не горячими. В эту смесь добавляли сухих ягод шиповника, терна, диких яблок и немного муки. Затем оставляли бочку в покое на две недели – для брожения. Потом в нее доливали меда и немного заварного хмеля, вставляли глухое днище, обмазывали его сосновым варом и оставляли выстояться месяц. Уже готовую сурицу переливали в чистый бочонок, куда клали дубовые деревяшки в зеленой коре.

Особенно сурицу любили дружинники. Они утверждали, что в отличие от более простой в приготовлении медовухи, которая рекой лилась на пирах, после чего приходилось просыпаться с тяжелой головой, сурицу можно было пить сколько душе угодно, при этом сильно не пьянея и на другой день не имея никаких последствий. Наоборот – следующим утром ощущался прилив сил и бодрости…

Задумавшись, Морав не услышал, как Рогволд подозвал его к себе. Сумрачно глянув на волхва, юноша поднялся и подошел поближе. Ему казалось, что их отношения после посвящения разладились. Волхв стал гораздо строже, и в его голосе уже не было слышно отцовской доброты; по крайней мере, так Мораву казалось. Мало того, Рогволд прекратил ежедневные занятия со своим учеником, и юноша, привычный к нелегкому умственному труду, неприкаянно слонялся сначала по тверди, а затем, когда почувствовал со стороны общества скрытую недоброжелательность, и вовсе закрылся в четырех стенах жилища Рогволда. Благо волхва постоянно куда-то звали – то свершить требу, то кого-то излечить, то на собрания старейшин, которые могли длиться целый день, – и Морав мог спрятаться от чужих взглядов, оставшись наедине со своими мыслями.

– Отнеси шкуру в дом, – сказал Рогволд и любовно провел рукой по пышному белому меху, отливающему чистым серебром. – Для меня она тяжеловата – уж больно крупный зверь тебе попался. Когда хорошо высохнет, станет вполовину легче. Повесишь ее на клюку. А после этого нам нужно поговорить.

Морав молча взял шкуру и исполнил приказание. Клюка представляла собой олений рог длиной в локоть с обрезанными отростками; с помощью железного хомута он крепился параллельно полу на жерди, вкопанной в землю на высоту человеческого роста. Клюки было две; на одной висел праздничный наряд волхва из дорогой византийской ткани, на котором были нашиты различные амулеты, а на другой сохла волчья шкура. Чтобы придать ей форму плаща-накидки, Рогволд натягивал сырую шкуру на правилку.

Выйдя наружу, Морав увидел, что старик сидит на бревне. Он подошел к Рогволду и встал перед ним, потупившись, словно в чем-то провинился.

– Присаживайся, – сказал волхв, пытливо взглянув на своего ученика. – В ногах правды нет.

Морав осторожно сел, словно под ним было не бревно, а раскаленная сковородка. Рогволд с пониманием кивнул и мягко улыбнулся.

– Что-то ты приуныл, молодец! – неестественно бодрым голосом сказал волхв.

– Без дела скучно, – коротко ответил Морав, не вдаваясь в подробности.

Зачем волхву знать, что творится у него на душе? В какой-то момент юноша понял, что нить, связывающая их души, истончилась и вот-вот порвется и ему предстоит идти дальше своим путем и пользоваться своим умом. Поэтому его и не тянуло на откровенность, как прежде.

– Не торопись, будет тебе дело, – ответил Рогволд. – А пока искупайся и приготовь чистые одежды и пояс, который ты получил в храме Мокоши.

– Зачем?

– Не догадываешься? – скупая улыбка осветила темное морщинистое лицо волхва.

– Нет.

– Как же ты мог забыть? Завтра ведь праздник, день Перуна! [25] Ты станешь настоящим мужчиной и получишь то, что должен иметь каждый воин, – настоящий боевой меч.