Красная валькирия - Михаил Кожемякин Страница 15

Покрывая частую дробь выстрелов, истошно заверещал офицерский свисток: немецкий командир подал сигнал к атаке. Цепь согнутых фигур в квадратных касках метнулась вперед... И тотчас залегла снова: подловив неприятеля на перебежке, гусары ударили залпом.

- Санитейтер!!! - панически заорали в цепи.

"Санитара зовут", - разобрал Прапорщик. Значит, как минимум еще одного солдата они свалили. Стрельба с той стороны, кажется, стала реже.

Однако германский офицер, потерявший нескольких людей, был твердо намерен взять реванш и не дать уйти "этим упрямым русским". Было слышно, как он, отчаянно ругаясь, "поднимает дух" своих людей: благо голос был молодой и звонкий, и доносился он почти отчетливо. Вражеский огонь стал плотнее и точнее. Не желая больше подставляться под пули, германцы приближались ползком, перебираясь от укрытия к укрытию. Их серые шинели сливались с землей, и гусарам приходилось выбирать цели, ориентируясь только по слабым дымкам выстрелов. Подсумки катастрофически быстро пустели. Правда, в бой теперь вступил и коновод Муратов, который, видимо, сумел привязать лошадей и поспешил на помощь товарищам. Однако, не имея права уходить от коней, залег он далеко позади, сектор обстрела имел неважный и потому стрелял нечасто - в основном, чтобы обозначить неприятелю присутствие четвертой винтовки.

- Братцы, патроны береги! - предупредил Прапорщик своих разведчиков. Опустошив очередную обойму, он машинально подбирал жестяную планку и совал ее в карман. Разваливавшаяся на глазах промышленность обескровленной войной России даже такие безделицы не могла выпускать в достаточном количестве. Старые обоймы приходилось собирать и снаряжать патронами снова и снова.

Сердюк вдруг глухо охнул, и его винтовка замолчала. Прапорщик приподнялся посмотреть, но германцы ударили по нему залпом, и он вновь прижался к холодной спасительной груди земли.

- Сердюк, ты что?! Ранен?!

- Зачипило, чи шо, вашблагородь... - голос солдата выражал скорее изумление, чем боль.

- Перевязать сам справишься?

Молчание.

- Сердюк, слышишь меня?!

Нет ответа.

Очертя голову, прапорщик под противный визг вокруг метнулся направо. Сердюк лежал на боку с остекленевшими глазами, прижавшись небритой щекой к прикладу винтовки. Последним усилием он расстегнул на груди шинель, разорвал ворот гимнастерки, и на нательной рубахе быстро расползалось багровое пятно. Прапорщик мелко перекрестился и грязными пальцами прикрыл гусару мертвые веки...

Где-то в Полтавской губернии есть бедная мазанка, из которой в тринадцатом году ушел от старых "татка та мати" служить в солдатах их ненаглядный чернобровый и черноусый хлопчик... Сейчас его душа уже на пути туда. Заглянет по дороге в солдатский рай. На небе подождут...

- Цыганков, Сердюк убит!

- Вот суки!!! Упокой Господи...

В подсумках у убитого оставалось еще три обоймы. Одну Прапорщик забрал себе, две бросил Цыганкову. Сейчас бы в самую пору отступить к коням и улететь вскачь, положившись на удачу. Но под германским свинцом не подняться, ни даже отползти! Конец. Цыганков, похоже, тоже понял это.

- За горло взяли, вашблагородь! Крикните Алимке Муратову, пущай коней берет да уезжает, пока не пропал... Постреляем еще с мальца, и сдаваться надо!

- Сдавайся, - спокойно согласился прапорщик, досылая новый патрон.

- А вы?!

- У меня настроения нет. Будь как будет...

Цыганков даже обиделся:

- Так я что, один что ли?!! Тогда уж и я с вами, вашблагородь! Крыса я, что ли? Кричите лучше Алимке, чтоб спасался.

Однако Муратов желания уезжать тоже не проявил и прикинулся, что не слышит. "Патронов у него остается побольше, он продержится дольше, если раньше не застрелят", - думал Прапорщик. На мгновение появился отчетливый образ: свежий газетный лист и жирный заголовок: "Поэт и путешественник Гумилев пропал без вести в поиске в неприятельском тылу". Чуть ниже будет фото - наверное, то, в уланской форме, с "георгием". Пожалуй, так хорошо, хороший конец. Останется даже немного надежды.

- Вашблагородь, я пустой! - доложил Цыганков.

- А у меня еще револьвер, - ответил Прапорщик, откладывая бесполезную теперь винтовку и расстегивая кобуру. - Подпущу поближе и вжарю.

- А я тогда - штыком!! Эх, шашек наших нет!.. Жаль, девки не видят.

...Германскую цепь словно окатило дружным, плотным залпом. С гребня ближайшего холма прямо во фланг германцам открыл огонь, похоже, целый взвод! Сзади, где раньше одиноко бухала "драгунка" Муратова, теперь лупили сразу несколько стволов, грозя угодить в спину, если будешь даром поднимать голову. Прапорщик явственно различил там характерный лязг рычажного затвора североамериканского "винчестера", хорошо знакомый по африканским охотам...

"Винчестеры" есть только у флотских офицеров. Неужели - морская пехота? Похоже - она; кому же еще, как не морякам, с такой легкостью преодолеть реку, с такой удалью явиться на помощь обреченному разъезду. Опять же - Николай Угодник, морской святой! Молитвы Лери! Только вот когда успел прибыть на их участок фронта морской батальон?

Свисток на той стороне пропищал отступление. Германская цепь начала отползать. Половина солдат поднялась, пригибаясь, отбежала назад, прикрываясь огнем другой половины. Потом залегла, поддержала огнем такую же перебежку товарищей. Один солдат вдруг странно скособочился, завалился вбок; двое других подхватили его под локти, поволокли.

"Хорошие бойцы..., - мысленно похвалил врага Прапорщик, - Отходят с боем, споро, и тем спасают себя. Хороший офицер!". Немецкий офицер шел последним, прямой и какой-то беззащитный, ложился неохотно (вон, ближайший солдат бесцеремонно повалил его, потянув за шинель). Но пули словно облетали храбреца.

"Тебе, наверное, сейчас кажется, что лучше бы какая-нибудь - в грудь", - обостренным чутьем поэта прочитал мысли врага Прапорщик. Спесивый, самолюбивый, как любой настоящий тевтон, наверное, очень еще молодой - проиграл! Ничего, учись проигрывать, тверже будешь. Когда все это безумие закончится, если ты останешься жив, в жизни тебе понадобится очень много твердости. Как и всем нам...

Германская цепь в последний раз показалась, переваливая за дальний холм. Волокли уже двух солдат, офицер шел все так же открыто, и смерть миновала его. Удивительно, где же немецкое подкрепление? Почему они не поддержали своих, интенсивная стрельба шла уже верных пятнадцать минут! Только тут Прапорщик заметил, что их бой, всецело поглотивший его внимание, был не единственным: частая дробь перестрелки рассыпалась еще в нескольких местах поблизости, взахлеб трещали пулеметы. Над далекими домиками, вместо мирных печных дымков, полз в небо пожар.

- Ну что, Цыганков, с новым рождением, братец! Обнимемся...

- Ага!.. Ну, вашблагородь, ажно обидно! Я уж и ангельское пение услыхал... А Алимка, небось, красавиц ихних, райских, по татарской вере, на десятки считал! Эй, Муратов! Живой там?!