Митридат - Виталий Гладкий Страница 15

— Нет! — возглас вырвался непроизвольно; Лаодика изменилась в лице, вскочила и прикрыла рот ладонью, будто пыталась остановить слова, рвущиеся наружу.

Она смотрела на Марка Эмилия расширенными глазами, в которых билась птица со сломанными крыльями…

«Да, да! — удовлетворённо думал посол, принимая вечером горячую ванну. — А чтобы мои намёки были восприняты правильно, любезнейший Марк Север, на днях возвращающийся из своего вынужденного путешествия, — рассмеялся жирным смешком, — нижайше попросит царственную Лаодику изъявить ему большую милость — превратить данные ему долговые расписки в нетленный металл…»

Гопломах Тарулас не спеша шёл по ночной Синопе. Сегодня занятия в гимнасии закончились поздно, и пока под его руководством дежурные эфебы приводили в надлежащий вид учебное оружие и доспехи, стемнело. Впрочем, домой он не торопился — убогая каморка, его жилище, не была тем местом, куда после трудов праведных могла стремиться для отдохновения человеческая душа.

Лёгкий бриз посеял на чёрное небо необычайно яркие звёзды. Сложный и приятный аромат цветущего разнотравья изгонял из лёгких запахи разопревшей кожи ремней, пота и пыли фехтовальной площадки. Тарулас почувствовал, как непонятное томление вдруг заставило сильнее забиться сердце, хмельной волной хлынуло в голову. Юность, радостная и беззаботная, где ты? Да и была ли она у него? Просто сон, призрачное видение…

Холодный металл клинков, осиными жалами метнувшихся к его груди из темноты переулка, он не увидел, а скорее ощутил кожей. Привычка старого воина всегда быть настороже и на этот раз сослужила ему добрую службу. Тарулас мгновенно пригнулся и приёмом кулачного боя, которому научился у эллинских гоплитов, опрокинул на землю одного из убийц. Второй, судя по всему, фехтовальщик неопытный, вместо того, чтобы тут же повторить удар, растерялся и неуклюже отскочил в сторону. Это промедление для гопломаха оказалось спасительным — перехватив руку второго убийцы с коротким персидским акинаком, Тарулас со страшной силой швырнул его через себя на каменные плиты. Бандит коротко охнул и затих в беспамятстве.

Но был ещё и третий. Он прыгнул на гопломаха с крыши заброшенного дома словно барс. Махайра Таруласа рассыпала в темноте золотые искры, отбив коварный удар в бок.

Теперь у гопломаха противник был достойный. Его широкий римский меч находил самые уязвимые места в защите Таруласа, и только самообладание и отменная выучка бывшего центуриона позволяли ему избежать смертоносного удара.

— Барра [94]! — наконец подал голос противник Таруласа и сделал молниеносный выпад с колена, целясь в незащищённый живот гопломаха.

Но и этот, почти неотразимый, удар встретила махайра Таруласа.

— Гром и молния! — вскричал плохо различимый в темноте противник гопломаха, отскочив на безопасное расстояние. — Пусть меня поглотят волны Коцита [95], но я не верю! Это невозможно! Только один человек был способен защититься от этого удара! Но его нет в живых…

— Пилумн?! — Тарулас опустил махайру. — Ты?! Здесь, в Понте?

— О, боги, я сплю! Прочь, прочь! Наваждение… — противник гопломаха в страхе прижался к стене и забормотал заплетающимся языком заклинания: — Прозерпина благая, красная, жена Плутонова, Сальвиею зовомая, выставь на мой выклик пса трёхликого, да прогонит он от меня злых лемуров. Три жертвы я тебе обещаю…

— Товарищ мой старый, опомнись. Я не приснился тебе. А в царство Плутона мне ещё рано, дружище, — и Тарулас с облегчением рассмеялся — противником оказался бывший легионер его центурии, прозванный за силу и буйный нрав Пилумном [96].

— Рутилий! Брат… — Пилумн бросил меч и упал перед гопломахом на колени. — Как же это… Я тебя, своей рукой… У-у, горбатый пёс! — он погрозил кулаком в темноту.

— Встань, — помог ему подняться Тарулас. — Ты как здесь оказался?

— Об этом потом… — Пилумн прислушался.

Где-то неподалёку послышался топот ног и тревожные оклики.

— Ночная стража! — вскричал Пилумн. — Уходим! — потянул он за собой Таруласа-Рутилия.

— Куда?

— Есть места, — коротко хохотнул довольный и радостный Пилумн. — Там и поговорим…

Харчевня, куда привёл Пилумн бывшего своего центуриона, пользовалась в Синопе дурной славой. Называлась она «Мелисса» [97], по ночам и впрямь напоминала дупло с пчелиным роем, но цветочной пыльцой и душистым мёдом там и не пахло. Собирались в харчевне большей частью прощелыги, стареющие гетеры и бесшабашный портовый сброд, поклоняющийся Лаверне [98].

— Вина! — Пилумн пинками согнал со скамеек двух попрошаек, отсчитывавших медные оболы [99] в ладонь растрёпанной, нетвёрдо держащейся на ногах гетеры, одетой в замызганную бассару [100]. — Прочь, вшивота! Вина, синопский циклоп!

На его зов прибежал хозяин «Мелиссы», вольноотпущенник-фригиец, толстобрюхий, одноглазый уродец на удивительно тонких, кривых ногах; его, словно в насмешку, прозвали Сабазий [101].

— Убери эту кислятину! — Пилумн, отхлебнув из кувшина, принесённого Сабазием, с отвращением сплюнул на замусоренный пол. — Ещё раз подашь мне такое паскудное пойло, и я проткну твоё брюхо вертелом. Неси сюда из своих личных запасов, старый скупердяй.

— Слушаюсь, господин… — угодливо изогнулся хозяин харчевни, что при его фигуре было делом нелёгким, и с удивительной быстротой засеменил короткими кривыми ногами к двери в подвал.

— Садись, брат, садись, — приглашал гопломаха Пилумн, смахивая со стола полой хламиды [102] остатки скудной трапезы попрошаек. — Тут все свои. Ищейкам царя Понта сюда ходу нет.

Видно было, что Пилумн пользуется в обществе, собиравшемся в «Мелиссе», немалым авторитетом.