Фату-Хива. Возврат к природе - Тур Хейердал Страница 16

Почти столь же видное место в нашем повседневном меню занимал кокосовый орех. Большинство кокосовых пальм около хижины были настолько высокими и гибкими, что я и не помышлял о том, чтобы влезть на них, но спелые орехи можно собирать на земле. У орехов, пролежавших на земле две-три недели, в одном конце торчал росток, будто голова страусенка из яйца, а в другом конце

— корешок, который буравил почву в поисках опоры. Ядро такого переспевшего ореха почти все растворено в соке; получается похожий на мозги губчатый белый мяч, вполне съедобный, но отличающийся от нормального ореха сладковатым; вкусом. Даже сердцевина молодой кокосовой пальмы, напоминающая огромный хрустящий сельдерей, годится в пищу.

Большинство пищевых растений плодоносили круглый год. На одной и той же ветке колючего апельсинового дерева можно было увидеть рядом благоухающие белые цветки, зеленую завязь и спелые золотистые плоды. Такая же картина с лимонным и лаймовым деревьями. Иное дело — хлебные деревья, они считались с временем года. Большинство старых хлебных деревьев были настоящими гигантами, не обхватишь и не влезешь, если нижние сучья выше пределов досягаемости. Могучую крону составляли листья, похожие на дубовые, только намного шире, и под корявыми ветками висели зеленые плоды величиной с детскую голову. Испечешь такой плод на углях — и плотная шершавая кожура лопается, отстает от волокнистой белой мякоти. Получалось сытное, богатое крахмалом блюдо, по вкусу нечто среднее между свежим хлебом и молодым картофелем. Мякоть можно было разламывать пальцами, как хлеб, можно было нарезать и жарить в кокосовом соку на плоском камне, можно было закопать в землю на несколько месяцев или на год, дать перебродить и есть получившееся пюре.

Из корнеплодов в лесу самым важным было таро, больше всего похожее на картофель. Раньше его выращивали на Орошаемых участках, а когда люди исчезли, таро продолжало расти на сырой почве ниже ручья. Над каждым корнем, словно зонт, простирался большой сердцевидный лист; рядом росли другие листья такой же формы, но еще шире. Под ними можно было спрятаться от дождя, ими же мы прикрывали тело, если гости из деревни заставали нас в разгар купания.

Но и этим не исчерпывались богатства леса. Грушевидные плоды папайи величиной с дыню. Удивительно вкусные манго чуть больше сливы. Дикий ананас. Красные карликовые помидоры. Пандан с гроздьями плодов, напоминающих ядро ореха. Огромные бугристые сине-зеленые плоды тапо-тапо. Большое дерево было увешано великолепными плодами, вкусом и видом похожими на землянику, только величиной с кочан цветной капусты.

Мы пили минерализованную воду из прохладного источника и свежий сок апельсинов. Пили лимонный сок с мякотью, подслащенный сахарным тростником, и сок зеленых кокосовых орехов, которые не без труда удавалось сорвать на относительно молодых пальмах на склоне выше хижины. На Таити Фауфау научила Лив заваривать чудесный чай из сухих апельсиновых листьев. Сразу за хижиной в чаще росли кофейные кусты, и нередко мы заводили речь о том, чтобы собрать и прожарить их красные ягоды, однако настолько пристрастились к апельсиновому чаю, что руки так и не дошли до сбора кофейных плодов.

Не только растения пережили своих владельцев. В лесу и на горных лугах бродили полчища псов, кошек, лошадей, овец и коз, чьи предки были ввезены на острова европейцами, а также длинномордые косматые дикие свиньи, доставленные самими полинезийцами. Маленькие плодовые крысы — забавные чистенькие зверьки, любимое блюдо полинезийцев, привезших их с собой на лодках, — лазили по деревьям перед нашими окнами и воровали апельсины. Точнее, спасали их от нас, двуногих воров. Если не считать птиц и китов, этим исчерпывался перечень теплокровных животных, которые добрались до здешних островов. Не было даже летучих мышей. Кстати, и змей не было.

По утрам далеко вверху в долине раздавалось кукареканье. Еще до прихода европейцев на большинстве полинезийских островов держали кур. На Фату-Хиве после смерти владельцев они часто уходили в лес и дичали. Иоане поделился с нами курами, но у нас не было для них загона, а обрезать им крылья мы не стали — попадут в лапы диким кошкам. И летали они себе на воле, словно дикие гуси, спали на высоких деревьях и спускались только поклевать объедки с нашего стола. Яйца откладывали где попало, так что чаще всего мы находили их, когда уже было поздно.

Подвесив на коромысло сплетенные из пальмовых листьев корзины, я большую часть дня бродил по лесу в поисках пищи. Одновременно я, выполняя задание моих прежних профессоров, собирал всякую мелюзгу, которую затем консервировал в пробирках, чтобы изучать пути миграции и микроэволюцию. Сам я не думал о возвращении в цивилизованное общество, но предполагал отправить с какой-нибудь шхуной зоологическую коллекцию специалистам для подробного изучения.

Наземная фауна Полинезии в целом и Фату-Хивы в частности была очень бедна по сравнению с животным миром материковых и континентальных островов. Но и то, что было, могло о многом порассказать. Под камнями, под сухими листьями, в зеленой чаще кишела всевозможная живность. Яркие тропические жуки и бабочки, большие и маленькие пауки, бесконечное разнообразие улиток в красивых многоцветных домиках. На разных склонах одной и той же долины или по обе стороны высокого гребня и улитки разные. Различия в фауне были обусловлены вариациями флоры. Я еще никогда не видел, чтобы растительность так заметно отличалась на сравнительно небольших расстояниях.

По мере того как наше знакомство с островом перестало ограничиваться долиной Омоа, мы осознали определяющую роль горной гряды Тауауохо для всей местной флоры и фауны. Чередование вершин и перевалов определяло движение облаков; от рельефа зависело, где выпадут дожди. Фату-Хива, как и вся Полинезия, расположен в полосе пассата, и облака в основном всегда идут в одном направлении — от Америки в сторону Азии. Там, где невысокие плато и перевалы свободно пропускали тучи, преобладала сухая погода. Основным элементом ландшафта в таких местах была саванна, кое-где попадалась даже полупустыня с желтой травой и папоротником. И тут же поблизости — густые заросли, а то и непроходимый дождевой лес. В середине острова, где высокие пики и гребни останавливали облака, где прохладный воздух на высоте конденсировал испарения над пропеченной солнцем землей, во второй половине дня горы накрывала облачная пелена и на пышную зелень обрушивался тропический ливень. Конечно, бывало, что шторм приходил со стороны океана, но вообще-то дождь был чисто местным, островным явлением. Как будто горные вершины для того и рвались вверх, чтобы доить скользящие в синем небе белые тучки, заставляя их день за днем поливать одни и те же места. Постоянное направление облаков и ветра определяло состав растительного и животного мира. Мы ни разу не видели, чтобы облако двигалось со стороны Азии к Америке. Путь в Азию шел, так сказать, под гору; я ощущал это буквально на собственной коже. И это же явление определило курс, по которому я много лет спустя следовал в своих плаваниях в Тихом океане.

Мы убедились, что верховья долины Омоа и прилегающие склоны непроходимы. За тысячи лет бурелом образовал сплошное сплетение, покрытое толстым слоем мха, паразитных папоротников и других травянистых, из которого росли молодые деревья и лианы. Пробираешься через такой участок, вдруг мшистый ковер под ногами расступается, и ты летишь вниз, на землю, исчезая с головой. Осторожно карабкаясь по скользким и гнилым стволам, мы порой тратили целый день на то, чтобы преодолеть ущелье шириной в несколько сот метров. Прокладывая себе путь ударами мачете, следовало все время быть начеку, чтобы не провалиться в коварную яму.