Фату-Хива. Возврат к природе - Тур Хейердал Страница 18

Девственный лес обеспечен уходом, и красота его выполняет ту же роль, что благоухание, она бодрит и привлекает. Красоту в тысячах проявлений мы наблюдали повсюду, от земли до высоких крон. Даже самый пресыщенный человек восхитился бы зрелищем великолепных орхидей, облепивших мшистые ветви, а стройные гибискусы развесили над рекой букеты розовых, красных и синих цветков. Крохотные летуны с трепетными усиками и с глазами на стебельках тоже отзывались «на красоту, когда обольстительный цветок манил восхитительными красками и приятной трапезой в обмен за маленькую услугу — перенести немного цветочной пыли и способствовать размножению того, кто сам не способен передвигаться. У каждого цветка был свой хитроумный способ заставить насекомых коснуться тычинок на пути к нектару.

Мы кормились с того же стола, что бабочки и прочие животные, пища сыпалась нам на голову, стволы и ветви подавали блюда, приготовленные из соков земли. И мы не заставляли себя упрашивать, ели все, что нас привлекало, воспринимая пищу как нечто само собой разумеющееся, как воздух, которым дышали. Лишь иногда сознание словно пробуждалось от дремоты, навеянной гипнотическим воздействием окружающей природы, и мы в отличие от наших шестиногих и четвероногих компаньонов задавали себе наивные вопросы. Уплетаешь лакомый плод — вдруг твой взгляд останавливается на подарившем его недвижимом дереве, и ты спрашиваешь себя, как это получается, что этот ствол производит деликатесы, совершенно отличные по виду и вкусу от тех, что вызревают на соседнем дереве. Щепка апельсинового дерева мало чем отличалась от щепки манго или хлебного дерева, и почва та же самая, однако на своем пути от корней к макушке ее отфильтрованные соки превращаются в совершенно различные продукты. Стволы, заурядная древесина, кормили нас не хуже самого искусного шеф-повара. Сырье — то же самое, из которого ребенок лепит «пирожки», играя на дворе. Лучший в мире повар, дай ему любые приправы и специи, не смог бы превратить глину в разнообразные вкусные блюда, какими нас потчевали безмолвные деревья. Такое под силу только волшебнику. В лесу волшебники окружали нас со всех сторон.

Однажды, возвращаясь с тяжелой, хотя и привычной уже ношей феи, я присел отдохнуть под цветущим деревцом. Солнечные зайчики играли на блестящих листьях, и я заметил маленького яркого паучка, он спускался вниз на тонкой шелковистой нити, которую сам же и производил. Не добравшись до земли, он как будто передумал и торопливо полез обратно на лист, оставив блестящую нить покачиваться на слабом ветерке. Казалось, паучок чего-то терпеливо ждет. Но разве одна нить может служить ловушкой? Я никогда не любил пауков, воспринимал их как убийц и гангстеров в мире животных: сидят в засаде, вооруженные смертоносным оружием, и набрасываются на ни в чем не повинных букашек, нимфами порхающих в воздухе. Однако на Фату-Хиве мой взгляд переменился. Здесь в роли нимф выступали рои комаров, а они день и ночь нещадно жалили нас, так что мы перестали сметать паутину под потолком — она заменяла липкую бумагу. Мы научились быть благодарными паукам и крохотным ящеричкам, которые прятались в плетенке из пальмовых листьев и помогали нам сражаться с комариными полчищами. Если разобраться, то чем паук хуже красивой кукушки или маленьких безобидных вьюрков, живущих точно такой же добычей? И коли уж на то пошло, что было бы с нами, если бы прирост лесного населения никак не регулировался? Все виды размножились бы сверх всякой меры, и часовой механизм природы остановился бы из-за перенаселенности.

Дуновение ветра было едва заметно, но невесомой шелковистой ниточке и того было достаточно: она вытянулась почти горизонтально и вскоре зацепилась за ветку на другом деревце. Паучок-легковес тотчас побежал по нити, словно канатоходец. Я решил, что он хочет освободить зацепившийся конец. Ничего подобного! Натянув задними ногами нить потуже, паук хорошенько закрепил ее. У него явно был намечен какой-то план. По натянутой нити он вернулся на пер— вое деревцо и поднялся чуть выше, на другую ветку. При этом он тянул за собой вторую нить, которую и закрепил над первой. Закрепил — снова в путь. Тщательно и планомерно выбирая точки для закрепления нити, маленький искусник довольно скоро натянул раму, и можно было приступать к плетению ловушки для лакомой крылатой добычи.

С разных точек верхней нити паучок спускался вниз, соединяя все горизонтальные нити. При этом он сдвигался чуть влево или вправо, закрепляя новую нить в заранее рассчитанной точке так, что все нити перекрещивались в центре, будто спицы на оси. Казалось, крохотный ткач пользуется точнейшими инструментами. Я помнил из зоологии, что эти нити не липкие, паучок может спокойно бегать по ним. Но вернувшись затем в центр паутины, он приготовился включать другие железы. Теперь паучок пошел по спирали, разматывая нить из вязкого секрета, на которую он избегал ступать. Он удалялся от центра, и закрепленная за спицы спираль становилась все шире. Закончив плетение паутины, паучок вернулся на ветку и принялся ткать укрытие в виде трубочки. Здесь создатель хитрой ловушки мог сидеть и ждать «поклевки».

Кто скажет, что происходило в мозгу крохотного создания, засевшего в уютной водонепроницаемой норке? Паук притаился, точно рыболов с удочкой, и ждал награды за свой труд, сплетя ловушку не менее злокозненную, чем сеть рыбака или жердь с клеем в руках птицелова.

Я вернулся в хижину, испытывая зверский аппетит. У меня тоже была задумана ловушка. Последние дни мы с Лив заметили, что нашим желудкам, привычным к европейской пище, мало одних только фруктов да орехов. От перемены пищи сосало под ложечкой. Мы не были по-настоящему голодны, а были просто избалованы. Дурацкое чувство: наешься до отвала, на бамбуковом столе остаются лежать хлебные плоды, таро и кокосовые орехи, а все равно хочется есть. Дары леса не приедались, но и не насыщали, сколько ни набивай ими живот. Однажды ночью мне приснился сочный бифштекс, и я даже рассердился, когда Лив разбудила меня.

Надо было принимать меры. Я нацепил на пояс мачете и пошел вверх по склону за тонким бамбуком. Он понадобился мне для верши, чтобы ловить в реке раков. Они были очень пугливые — может быть, из-за диких кошек. Держа в левой руке любимое лакомство рака — кусочек кокосового ореха, выманиваешь его из норы, но только хочешь схватить правой, как он вильнул хвостом и был таков. Кажется, уже протянул за приманкой свои здоровенные клешни, этакие окаменелые варежки, но глаза на стебельках все примечают, не позволяют твоей руке обмануть его. И я сплел из бамбуковых прутиков свою первую неуклюжую вершу. Приманка — кокосовый орех; теперь можно прятаться в свое укрытие и ждать поклевки.

На другое утро я исполнил восторженный танец, обнаружив, что верша битком набита шурщащими серо-черными раками длиной с палец, не считая клешней. Я переложил их в корзину, отнес под навес, где Лив, сидя на корточках, пекла феи, и мы устроили настоящий пир. Это кулинарное событие запомнилось нам навсегда. Сперва мы съели хвост и брюшко, потом принялись разгрызать сочные клешни, запивая их содержимое лимонным соком. Феи с кокосовым соусом показались нам вкуснее, чем когда-либо. Мы по-настоящему насытились и были счастливы. К нашим услугам был новый источник пищи. Река кишела раками, а заодно с ними в вершу попадали маленькие голубые рыбки.