Охота полуночника - Ричард Зимлер Страница 18

Сияя от счастья, Даниэль рассказывал нам о чистых простынях на его кровати.

— Гладкие, как шелк, — восхищенно говорил он, исполняя джигу на нашей кухне.

— О, Даниэль, я так рада за тебя, — воскликнула мама. — Уверена, что вы будете счастливы вместе.

Я же подумал тогда, что не стоит торопить события.

Даниэль никогда не был домашним ребенком, и я легко мог себе представить, какие разрушительные последствия может принести присутствие моего друга в новом доме.

В тот вечер мама сообщила мне, что именно она помогла убедить сеньору Беатрис, и хотя мне очень хотелось сказать ей, что она, безусловно, права, и новое жилище Даниэля станет для него островком тишины и спокойствия, в то же время сам Даниэль считал, что жизнь под крышей бабушкиного дома сильно ограничивает его свободу. Первые месяцы жизни в доме сеньоры Беатрис мой друг провел, изобретая все новые и новые способы того, как вывести ее из себя. Однажды он даже поджег тележку с сухими цветами на Новой площади.

В другой раз, в декабре, когда уже прошло два с половиной месяца после его переезда в бабушкин дом, Даниэль, перепачканный с ног до головы, вернулся после нашей вылазки в низовья реки и разнес грязь по всему дому — я уверен, он сделал это нарочно. Нетрудно угадать реакцию сеньоры Беатрис; тогда она впервые попыталась поднять на внука руку, но сразу же поняла, что не в силах ударить его. Тогда она села на кровать и расплакалась.

Сеньора Беатрис рыдала так, словно жизненные силы покидали ее; Даниэлю еще не приходилось сталкиваться с женскими слезами. Гладя бабушку по голове, он поклялся, что впредь будет хорошо вести себя. И к его чести, он сдержал свое обещание. Он, как и прежде, участвовал в наших безумных выходках, но больше никогда не сделал ничего, чтобы обидеть свою бабушку или доставить ей беспокойство.

И тем не менее, однажды ей снова пришлось плакать из-за него. Но в этом уже была не его вина.

В декабре 1800 года корабль из Глазго привез Фанни, мою шотландскую овчарку.

Это было доброе благородное животное, пока дело не касалось еды. Если кто-то покушался на содержимое ее миски, Фанни принималась лаять, а если ей продолжали докучать, то она начинала рычать и обнажала зубы. Если нахал не реагировал на последнее предупреждение, то она могла укусить его.

В конце апреля 1801 года мы все были закадычными друзьями — я, Фанни, Виолетта и Даниэль. Собака обожала девочку, и мне часто приходило в голову, что если бы встала необходимость выбора между мной и Виолеттой, Фанни не сразу бы приняла решение. Виолетте становилось все труднее выбираться с нами на каровое озеро, поскольку ее мать все чаще придумывала для дочери бесконечные утренние поручения. Но девушка всегда старалась выполнить все как можно скорее и не пропускала ни одной нашей встречи. Но как-то во вторую субботу июня 1801 года, примерно через год, как мы стали друзьями, мы не дождались Виолетту — наступило уже три часа пополудни, а нашей подруги все не было. Я и Даниэль отправились домой в подавленном настроении и всю дорогу молчали. Мы прошли примерно треть пути и вышли на опушку густого леса, но тут Фанни навострила уши, расширила свои черные ноздри и встала в стойку, а потом поползла в грязный подлесок и начала что-то вынюхивать в листьях папоротника и в траве.

— Хорошая девочка, — похвалил я и побежал за ней. — Ищи.

Догнав Фанни, я заметил пожилого охотника в пятидесяти ярдах от нас.

— Извините за беспокойство, сударь, — обратился я к нему. — Мы ищем нашу подругу, молодую девушку.

— Я не видел здесь никаких девушек.

Фанни восторженно обнюхивала башмаки мужчины. Он погладил ее, потом указал ружьем куда-то вдаль.

— Наверное, вам это не поможет, но по дороге сюда я увидел туфельку, под большой сосной, сразу за каменной стеной.

Мы поблагодарили охотника и помчались в том направлении, куда он указал. Мы действительно увидели туфельку Виолетты, украшенную лентами; она лежала у камней, выпавших из старой стены.

— Думаешь, что он мог обидеть ее? — спросил я Даниэля.

Мой друг прикусил губу и ничего не сказал.

На обочине дороги я нашел бежевое льняное платье Виолетты; оно лежало на земле, смятое и освещенное солнечными лучами, пробивающимися сквозь крону деревьев. Меня начал бить озноб.

— Нет — прошептал я сам себе. — Господи, только не это…

Фанни помчалась вперед и заскулила у пологого склона. Наша подруга лежала там без сознания, ее ноги были прикрыты листьями папоротника. На Виолетте была только нижняя юбка, распоротая по шву. Ее прекрасные волосы спутались, лоб, щеки, локти и ноги были покрыты грязью и листьями, а на губах запеклась кровь.

Я задрожал. Я был уверен, что не переживу ее смерти. Я упал на колени, мои глаза наполнились слезами:

— Виолетта, пожалуйста, встань, не пугай меня!

Даниэль опустился рядом с ней на колени, бережно приподнял ее голову и позвал по имени, но она не отвечала.

Слезы покатились по его щекам.

— Что нам делать, Джон? Что нам делать? — заплакал он.

Возможно, вняв мольбам Даниэля, а может, благодаря Фанни, вылизывающей ее лицо, девочка начала приходить в себя. Даниэль склонился над ней с выражением такого глубокого благоговения, что оно на всю жизнь запомнилось мне.

Его нежная улыбка, обращенная в тот момент к Виолетте и уверяющая ее, что все будет хорошо, потому что они вместе, навсегда стала для меня олицетворением настоящей любви.

Поддерживая ее затылок, мой друг спросил:

— Что произошло, что произошло с тобой?

Она не отвечала.

— Не закрывай глаза, пожалуйста, скажи нам что-нибудь, мы так волнуемся, — умолял я.

Но Виолетта не хотела или не могла говорить. Я сбегал за платьем и прикрыл девушку. Она была такой беззащитной и прекрасной в то мгновение, что я поклялся себе: если она поправится, я больше никогда не буду вмешиваться в ее отношения с Даниэлем. Она раскрыла ладонь и протянула мне окровавленный зуб. Я взял его.

— Что случилось? — повторил вопрос Даниэль.

Виолетта потерла рукой щеку и поморщилась.

— Нужно сходить за доктором, — торопливо сказал Даниэль, словно мысль о том, что ей нужна помощь, только сейчас пришла ему в голову. — Виолетта, тебя нужно показать доктору.

— Я побегу в Порту, — сказал я.

— Нет, останься, — попросила девочка.

Виолетта повернулась и обняла Фанни. Казалось, что на какое-то время она впала в лихорадочное забытье. Затем она глубоко вздохнула и протянула руку.

— Джон, верни мне зуб.

Я отдал ей зуб, и она зажала его в кулаке.

— Кто это сделал? — спросил Даниэль с искаженным от гнева лицом. — Это охотник в рваной куртке? Мы видели его. Мы так и подумали, что это — он.