Книга нечестивых дел - Элль Ньюмарк Страница 18

Затем мелодичный плеск льющейся воды воскресил в памяти, как радостно он пел со своими родными, когда меня не было за их столом, и я вспомнил свое истинное место в этом мире. Глупец! Ему не требуется утешения от меня. Он старший повар, я его ученик. Если бы он хотел найти своего настоящего сына, то искал бы его.

Мысль, что синьор Ферреро может пуститься на поиски сына, отозвалась во мне тревогой. А вдруг пропавший мальчик найдется? Как давно он потерян? Сколько ему теперь лет? С чего синьор Ферреро начнет розыск? Каким образом узнает мальчика? Паоло упомянул о родимом пятне. Каком пятне? А если он его обнаружит? Боже, если все-таки вернет себе сына? Плоть от плоти моего благодетеля, этот мальчик займет мое место в его сердце. И что еще он отберет у меня? Мою работу? Мое будущее?

В долю секунды настроение изменилось — от сострадания к наставнику к беспокойству за себя. На поверхности воды в резервуаре мелькнуло отражение моего лица: испуганные глаза, мрачно сжатые, искаженные рябью губы. Отвратительно! Я покосился на старшего повара. Он так и не двинулся с места, и мое сердце вновь открылось ему. Страдания этого человека тронули меня, и я ощутил потребность помолиться. Возвел глаза к потолку, поскольку так поступали другие, и подумал: «Пусть он найдет своего сына».

Выходя во двор за новой порцией воды, я вспомнил реплику синьора Ферреро, которая еще сильнее укрепила меня во мнении, что он человек таинственный. «На карту поставлено слишком многое. Ты этого не знаешь», — сказал мой благодетель.

А вот я хотел знать. Обо всем на свете. Истинное дитя Венеции, я был вскормлен ее таинственной красотой и отраженным от воды, изменчивым, словно волшебное зеркало, светом. Венеция покорила меня плавными изгибами улиц, текучей гладью каналов и таинственными соблазнами. Венеция рождала желание познать сокровенное, манила глубиной своего очарования, притягивала мрачными загадками.

Визит Паоло подогрел любопытство, вспыхнувшее после убийства дожем крестьянина и усилившееся на балконе дома Ферреро, где я шпионил за своим благодетелем. Моя венецианская тяга все знать разожгла костер, впоследствии пожравший нас всех.

Через много лет та же жажда все узнать заставила меня искать встречи с учителем Ферреро, старшим поваром Менье. Все то время, пока я работал во дворце, мой наставник оставался вещью в себе и никогда не рассказывал о своей жизни. Лишь время от времени бросал чье-то имя или упоминал о каком-нибудь случае. Я был уже взрослым человеком, когда получил возможность убедить старшего повара Менье предоставить мне факты, способные стать связующими звеньями.

Я несколько раз встречался с ним, когда он посещал моего благодетеля на кухне дожа. Менье был бонвиваном и любителем хорошей еды; он наезжал из Франции в Италию учиться кулинарному делу, а затем решил остаться в этой Bel Paese. [12] Старший повар Менье был мужчиной невысокого роста, крепким и добродушным. Постоянно улыбающийся и экспансивный, попадая к нам на кухню, он принимался обнимать моего наставника, чувствовал себя как дома, пробовал с кончика пальца соусы, давал советы и не скупился на щедрую похвалу.

— Magnifique! [13] Только надо добавить чуть больше сливок. Согласен?

Он двигался подпрыгивающей походкой, и все его развлекало. Однако округлое, пышущее здоровьем лицо обладало способностью хамелеона неприятно меняться. Теплота исчезала из голубых глаз, улыбка становилась ледяной — но лишь на мгновение. Холод тут же сменялся сердечным смехом, и он хлопал собеседника по плечу, а меня же всегда терзали сомнения: уж не разыгралось ли мое воображение, или это проказы колеблющегося света? Теперь я понимаю, что ни то ни другое.

Каждый раз старший повар Менье проходил вдоль всей нашей кухни, дружески кивал и приговаривал:

— Bon. C'estbon. Delicieux. [14]

А когда работники успокаивались и забывали о его присутствии, два старших повара садились с бокалами красного вина и блюдом миндаля и тихо беседовали.

После событий, которым посвящены мои воспоминания, я снова приехал в Венецию и старший повар Менье рассказал мне о жизни моего наставника. К тому времени общительный француз превратился в старое сгорбленное существо и сморщился точно грецкий орех. Сначала он не желал меня принимать. Спросил:

— Почему ты заставляешь старика вспоминать о тягостных днях? — и, трясясь и ссутулясь, стоял на пороге своего дома.

День был пасмурный, небо до самого горизонта затянули низкие облака. Менье, не переставая дрожать, пытался закрыть перед моим носом дверь, но я успел всунуть ногу в проем и стал умолять, напомнив, что мы оба любили Ферреро.

Потом, сдавшись, он тяжело вздохнул и провел меня в маленькую комнату, где стоял письменный стол и у застекленного окна напротив друг друга — два потертых кресла. Между ними находился шаткий чайный столик с потушенной масляной лампой, и повсюду были книги: рукописные, иллюстрированные и даже несколько новомодных, печатных. К некоторым ни разу не прикасались, но большинство были старыми, зачитанными. Книги стояли на полках по стенам, там и тут возвышались причудливыми башнями, валялись на письменном столе и под столом. Неудивительно, что сам дом не представлял собой ничего особенного, а мебель давно истерлась. Менье явно тратил все свободные деньги на книги. Я даже заметил несколько свитков — ветхих и выгоревших, цвета чая.

Хозяин приказал подать горячего вина и устроился в одном из кресел. Я решил, что их обивка некогда была зеленой. Нетерпеливым жестом пригласил меня сесть в другое. Накинул на плечи вязаную шерстяную шаль, бросил на колени толстый плед и, закутавшись в это старье, сделался совсем маленьким и сморщенным. Его голос тоже изменился до неузнаваемости — стал хриплым, и он то и дело пытался шумно откашляться. Его жена умерла несколько лет назад, и Менье выглядел старым, заброшенным и нелюдимым отшельником. Древняя служанка, шаркая ногами, принесла подогретое вино и наполнила два бокала.

— Амато Ферреро родился в Виченце. Ты ведь это знаешь. Так? Виченца — это деревня вассальных крестьян неподалеку от Венеции. Его рождение стало событием, подобным многим другим, о которых постоянно рассказывают в большинстве тамошних семей. Однажды утром беременная женщина отпросилась с работы на полях раньше обычного. Когда ее муж и юный сын пришли домой на обед, то обнаружили хлеб и колбасу на столе, а женщину в кровати с новорожденным.

— Его зовут Амато, — сообщила она.

Я услышал стук в окно и увидел на стекле первые капли дождя.

— Когда Амато исполнилось одиннадцать, его отец умер от апоплексического удара. — Менье нахмурился и, словно вспомнив что-то неприятное, едва слышно пробормотал: — Он слишком любил свое вино. Обычаи требовал, чтобы после его смерти маленькая ферма отошла старшему сыну Паоло. Поэтому мать Амато помогла младшему сыну получить работу прислужника в таверне Святого Георгия. Это ты тоже знаешь. — Он поднес бокал с вином к губам, бросив поверх него взгляд.