Земля ягуара - Кирилл Кириллов Страница 20

— Не идолищам, а статуям, — наставительно поднял вверх палец худой. — Да книжки читают на латыни а не на церковнославянском. А в остальном такие же, как ты. Молятся Отцу, Сыну и Духу Святому. Детей крестят. Только вот статуи эти… Ты в приличном обществе не брякни, что католики — нехристи. Христиане они. А то, что веры православной, от византийских императоров пришедшей, не до конца разделяют, так заблуждение то. А заблуждение не грех. — Он снова наставительно поднял вверх большой палец. — Понял?

Второй собеседник молча кивнул, уже давно привыкнув к странным речам напарника, которыми он разражался после каждого крупного смертоубийства. Но вдруг его насторожила мысль.

— Я не понял, почему такие же, как я. Ежели я веры православной, от Византии, — он мелко перекрестился, — а ты не такой, как я. И не католик?

— Ладно, нечего разлеживаться, пойдем берег осмотрим на всякий пожарный, — оборвал его Тимоха. — Да пора проводников наших из-под камня вытаскивать — а то забились, дрожат, как оленьи хвосты, — он пренебрежительно кивнул на молитвенно сгорбленные спины двух индейцев, насмерть перепуганных грохотом взрыва, — да к дому править.

— Думаешь, кто выжить мог? — с сомнением спросил второй.

— Мог — не мог, решает бог, а наше дело прыг да скок, — неожиданно срифмовал строчку Тимоха, что свидетельствовало о прекрасном настроении доморощенного пиита.

Мирослав высунул из-за камня всклокоченную голову, покрытую смесью песка и крови. На берегу было тихо. Несколько раз ему мерещился шорох гальки, осыпающейся под чьими-то шагами, и плеск весел, но поручиться, что это не морок, он не мог. Голова невыносимо гудела после удара о какую-то доску. Соль раскаленным прутом жгла разорванный бок. Мелкие морские гады щекотали кожу острыми коготками, пытаясь добраться до теплой алой жидкости, окрашивающей воду в розоватый цвет. Хорошо, что в огромную ванну, вырытую большой сплющенной рыбой, похожей на палтуса, не могли забраться твари покрупнее. Воин явственно различал скрежет и щелканье их челюстей, рвущих на части труп той самой рыбы, почти пополам разрезанной его острым клинком.

Ромка тихонько застонал. В ночи над водой звуки разносятся очень далеко. Мирослав в очередной раз взмолился всем богам, чтобы люди на берегу, если они все еще были там, не услышали этого стона. Тогда они придут и доделают то, чего не смогли завершить огонь и вода.

На севере рассвет наступает постепенно. Сначала мир превращается из черного в серый. Потом появляются первые тени, густеют. Предметы постепенно выступают из сумрака, приобретая все более четкие очертания, и наконец проясняется горизонт. В тропиках утро приходит неожиданно, словно какой-то атлет метает в небо солнечный диск, который немедля начинает огнем жечь непривычную кожу.

Мирослав разлепил сухие губы, стряхнул с ресниц колючие песчинки и выглянул из-за камня. Разорванный бок отозвался жгучей болью. Выругавшись про себя, он попытался припомнить ночные события.

Память, извлекая из своих темных уголков какие-то обрывки, валила их в одну кучу. Взрыв, огонь, боль. Он тащит едва трепыхающегося Ромку за ворот. Сверкает лезвие ножа, пластая огромную, плоскую, как тарелка, рыбу с полуметровым шипом на конце гибкого хвоста. Удар в живот. Нет, удар был не на мелководье, а подле борта, а парня он тащил уже после взрыва, но до того, как, захлебываясь морской водой, пытался удержать над водой голову и одновременно увернуться от сыплющихся с неба горящих досок. А Ромка… Ромка! Где?!

Позабыв о ране, Мирослав вскочил на ноги, скорчился от резкой боли, но устоял, оглянулся. Он на берегу. Как выбрался из ванны и дополз, память не сохранила, ну да и не до того. Ромки нет! Следы?! Тоже нет! Прибой их смыл. Кричать?! Но тогда на его вопли могут отозваться преследователи, ироды, подорвавшие каравеллу и отправившие на небеса десятки душ, пусть даже не самых невинных.

Мирослав сплюнул на песок горечь прошлой ночи и двинулся по пляжу, внимательно оглядывая каждый камень и каждый куст в полосе густой зеленой растительности, подступающей к самому песку. Сам не замечая, он брел на восток, навстречу солнцу. Никого. Никого. Опять никого. Даже трупов на берегу нет. Их унес отлив либо какие-то крупные хищники. Кто его знает, какие твари тут водятся.

Мирослав пошатнулся и, чтоб не упасть, присел на камень. Он посмотрел на рану. Плохо. Ее зеленоватые края, промытые морской водой, пульсировали, толчками выпихивая капли темной крови. Если всю ночь так текло, то в его теле красной живительной влаги осталось едва ли вполовину.

Покрякивая, мужчина стянул через голову полотняную рубаху, приложил ее к ране и огляделся в поисках какого-нибудь длинного стебля, которым можно было примотать ткань к телу. Взгляд его не цеплялся ни за что, кроме камней, обкатанных приливом.

Куда все-таки делись тела и обломки? Может быть, тут есть какие-то туземцы, растащившие по домам все, что выбросило на берег море? Это плохо. Мирослав читал, что испанцы заставляют их работать на своих плантациях, жестоко наказывают, казнят, иногда даже с особым зверством. Если местных не минула чаша сия, то они должны относиться к белым завоевателям без особой любви.

Если мальчик погиб, то задание провалено с треском. Можно собирать котомку и отправляться в обратный путь. В том, что он вернется в Москву, воин не сомневался. Рана неприятная, но не смертельная. Испанских и португальских слов, которых он нахватался в кубрике, вполне хватит, чтоб объясниться с каким-нибудь капитаном или навигатором. Денег он достанет — Мирослав сунул руку за голенище и нащупал оплетенную берестой рукоять ножа — или может наняться матросом. Со снастью он умеет обращаться лучше многих. Только бы с местными не встретиться. Надо замотать рану, найти источник, потому что пить хотелось страшно, и отлежаться в кустах до темноты.

— Дядька Мирослав! — спугнул с веток мелких пичужек высокий мальчишеский голос. — Я вам воды принес.

Вот дурень, чего орет! Но сердце воина наполнилось теплом и нежностью — живой.

— Ш-ш-ш-ш ты, — зашипел Мирослав. — Беду накличешь.

Ромка сразу сник, как-то даже скорчился, быстро подошел к старшему товарищу и протянул ему большой лист заморского растения, свернутый наподобие чаши.

Мирослав принял ее, как драгоценность, и одним глотком опорожнил досуха. Рана закровоточила сильнее.

— Дядька Мирослав, да у вас же кровь! — воскликнул юноша.

Воин ничего не ответил, только посмотрел искоса. Мол, а то я сам не знаю.

— Давайте я повязку наложу, — тараторил Ромка, доставая из кармана батистовый носовой платок с вензелями. — Только погодите, я там травку видел. Целебная. В свитках князя Андрея о ней сказано было, — его голос исчез за кустами чуть позже самого юноши.

Мирослав покачал головой — крепок отрок. Вчера казалось, перед Богом скоро предстанет, а сегодня скачет, как козлик молодой по весенней травке. Крепкая порода. Однако не вляпался бы он в историю. Пресноводные источники не так часто встречаются на побережье, чтоб к ним не ходили звери или люди.