Ярость ацтека - Гэри Дженнингс Страница 20

Мать Хосе происходила из семьи продавца книг в Пуэбле, а отец его был врачом в Мехико. Докторами у нас в колонии по большей части становились именно креолы, ибо, с одной стороны, эта профессия считалась не слишком престижной, но, с другой, искусный лекарь вполне мог обеспечить себе безбедное существование. Правда, спрос на услуги медиков был не особенно велик: если простым людям требовалось отворить кровь или поставить пиявок, они предпочитали позвать цирюльника. И само собой, большинство хирургических операций тоже выполняли цирюльники.

Я сразу понял, что Хосе относится к тем людям, которых кличут «Don Nadie», что означает «Сеньор Никто»: креол, то есть испанец по лицу и крови, но уроженец колонии; не нищий, однако без значительных средств и собственной гасиенды, не имеющий права претендовать на звание кабальеро. Наверное, у его родителей имелся скромный экипаж, в который запрягали единственную лошаденку, но о золоченой карете речи не шло. Врачи в Новой Испании, как правило, проживали в скромных, аккуратных двухэтажных домах, окруженных небольшими, скрытыми за заборами участками, и держали не больше одного-двух слуг. Выходцы из таких семей не сиживали за столом вице-короля и не дослуживались до высоких должностей ни на гражданском поприще, ни в армии. У них не было ни малейших шансов получить от правительства лицензию на монопольную торговлю, зато из них получались прекрасные лавочники, учителя, священники, мелкие чиновники и младшие офицеры. Юноши из таких семей – во всяком случае, те, которые не получали в наследство от отцов лавки и не избирали духовную стезю, – порой становились letrados, то есть учеными, и мой сокамерник относился как раз к этой категории. Книжек он прочел уйму, но вот практической сметки у него не было ни на грош.

Когда же этот малый рассказал, что привело его в каталажку, я поначалу не поверил своим ушам.

– Невероятно! Ты оказался в тюрьме за то, что сочинил памфлет?! Да разве человека могут арестовать за какие-то слова, нацарапанные чернилами на бумаге?

Лизарди покачал головой.

– Твое невежество просто удивляет. Неужели ты никогда не слышал о революции восемьдесят девятого года, мятеже, во время которого французы убили короля и провозгласили республику? Или о том, как в семьдесят шестом году – это было как раз в тот год, когда я родился, – жители североамериканских колоний восстали против британского короля и объявили о своей независимости? Похоже, ты совершенно не разбираешься в политике, не слышал о правах человека и о том, как самодуры и тираны эти права попирают!

– Ты путаешь невежество с безразличием. Разумеется, я слышал обо всех этих событиях. Просто меня не интересует политика и всякие там революции: подобная ерунда волнует только глупцов да книжных червей вроде тебя.

– Ах, amigo, отсутствие интереса к политике лишь подтверждает твое невежество! Именно из-за равнодушия таких, как ты, тираны продолжают править и мир не меняется в лучшую сторону!

Ну и пошло-поехало: все в том же роде, и чем дальше, тем пуще. Лизарди получил университетское образование, говорил на латыни и греческом, про философов да королей знал, наверное, все, а вот в реальной жизни не разбирался ни на грош. Насчет прав человека мог часами разливаться соловьем, но как люди живут в действительности, представлял себе плохо. Хосе был плохим стрелком, скверным наездником и совсем уж никудышным фехтовальщиком. На гитаре он не играл, спеть серенаду возлюбленной не сумел бы нипочем, а оказавшись вовлеченным в самую пустяковую стычку, мигом удрал бы, поджав хвост. Но если в чем мой новый товарищ и проявлял храбрость, так это в писанине, когда проливал на бумагу не алую кровь, а чернила, которые обретали под его пером форму стихов, басен, диалогов, нравственных поучений и политических памфлетов. И ведь в конце концов именно писанина довела его до тюрьмы. Вот как сам Лизарди рассказывал мне об этом:

– Я осудил незаслуженные привилегии гачупинос и то, что вице-король попустительствует этой несправедливости. Мы, креолы, уроженцы колонии, повсюду ущемлены в своих правах и возможностях, ибо лучшие должности, выгодные лицензии и прочие преимущества достаются выходцам из Испании. Между тем они здесь лишь временные гости: зачастую гачупинос оставляют семьи дома и приезжают сюда только затем, чтобы плодить бастардов и пожинать плоды чужого труда. Они узурпируют высокие посты в нашем правительстве, университетах, армии и церкви. Мало того что гачупинос бессовестно грабят наши промыслы, рудники и гасиенды, так они еще вдобавок взирают на креолов с презрением.

И я считаю абсолютно несостоятельным утверждение, что подобная система якобы основана на чистоте крови, ибо мы, креолы, такие же испанцы, как и гачупинос, родившиеся в метрополии. Все дело тут в другом: в желании короны сохранить безраздельный контроль над колонией. Иначе почему Новой Испании отказано в праве выращивать оливки для производства оливкового масла и виноград для изготовления вина? Ну объясни мне, Хуан, какая во всем этом логика? Мы вынуждены покупать продукты в Испании, хотя можем производить их на месте, что обойдется куда дешевле.

Признаться, его жалобы растравили мне сердце: я вспомнил, что и сам еще совсем недавно носил и пускал в ход острые шпоры.

– Я выразил свои мысли на бумаге и опубликовал памфлет в столичном городе Мехико, – продолжал рассказ Лизарди. – Там содержался прямой вызов вице-королю, я настоятельно требовал устранить несправедливость, покончить с угнетением и запретить приезжим занимать высокие должности в колонии, если только они не намерены поселиться здесь навсегда. А еще я хотел, чтобы колониям разрешили самостоятельно производить все необходимые товары, дабы те могли конкурировать с привозными, а возможно, и вывозиться в Испанию. Разумеется, вице-король с презрением отверг все мои требования, и, узнав, что служители Аудиенсии добиваются моего ареста, я был вынужден бежать из города. Увы, меня все-таки схватили здесь, в Гуанахуато, сегодня утром. Нашлись предатели, которые донесли на меня.

– Тебя опознали?

– Нет. Взяли с поличным. У меня на руках еще осталось немало экземпляров памфлетов, и меня арестовали, когда я распространял их.

– Вот оно что! И еще говорят, что образование приносит пользу! – заключил я и почесался.

– Почему ты постоянно чешешься? – спросил Хосе.

Я продемонстрировал ему вошь.

– Этот hombre находит меня аппетитным. А не далее как сегодня ночью его собратьев будешь кормить и ты.

– А сам-то ты как сюда угодил? – поинтересовался Лизарди. – Я вижу, что, несмотря на невежество и заносчивость, у тебя речь и манеры настоящего кабальеро. Какое преступление ты совершил?

– Убийство.

– Ну разумеется, на почве страсти? Ты убил свою возлюбленную или счастливого соперника?

– Меня обвиняют в убийстве моего дяди.

– В убийстве дяди? А зачем ты... – Он озадаченно уставился на меня. – ¡Аy de mí! Я понял, кто ты. Тот самый негодяй, Хуан де Завала.

– Ты слышал обо мне? Расскажи, что за толки ходят об этом в городе?