Гиблое место - Сергей Шхиян Страница 21

— Ты, что ли, Ермола, гулящего холопа учить будешь? — спросил он здоровенного мужика, из тех двоих, что прокололи мне грудь.

— Можно и поучить! — с деланной неохотой ответил Ермола, довольно склабясь.

— Учи. Только помни, что боярин сказал, не забей до смерти!

Меня грубо швырнули на землю лицом вниз. Я попытался встать, но меня тут же придавили сверху за плечи и ноги. Я оказался лицом в грязи и едва смог повернуть голову, чтобы не захлебнуться. Было похоже на то, что методика истязаний была у них отработана до тонкостей, Ермола встал рядом со мной, и я краем глаза увидел конец толстой палки-батога, которым он оперся о землю.

Мне задрали рубаху. Первый удар по спине был хлесткий, с оттяжкой. От острой, нестерпимой боли я невольно вскрикнул.

— Не нравится! — радостно сообщил товарищам Ермола. — Гулять нравится, а учиться не нравится!

Снова свистнула в воздухе палка, и опять мне словно кипятком обожгло спину. Я буквально взвыл от боли… После десятого батога удары уже не ощущались. Я потерял сознание.

* * *

Очнулся я от нежных, но болезненных прикосновений к спине. Казалось, на ее месте теперь была сплошная горящая рана. Из горла невольно вырвался стон.

— Очнулся, — сказал надо мной женский голос.

Я открыл глаза. Перед лицом была бревенчатая стена.

— Не трогайте, — попросил я, разом возвращаясь к реальности.

— Мы водичкой помочим, легче будет, — наклонившись ко мне, произнесла Наталья Георгиевна дрогнувшим голосом.

— Не нужно водичкой. Лучше помогите мне повернуть голову.

Меня осторожно приподняли за плечи, я смог повернуться, чтобы видеть, что делается в комнате. Посторонних в ней не было. Дети, сжавшись, сидели на противоположной лавке. Надо мной, склонившись, стояли Морозова и Ульяна. Лицо у Натальи Георгиевны было совершенно потерянное, в глазах стояли слезы. Я вспомнил, что, кроме всего прочего, ее поволокут вечером в опочивальню толстяка, и это не прибавило мне бодрости.

— Где стрельцы? — спросил я, проглатывая ком, застрявший в горле.

— Двое на улице, стерегут, — откликнулась Ульяна, — остальные ушли. Только не стрельцы они вовсе, а нашего помещика холопы.

— Ничего не бойтесь и мне не мешайте, — попросил я, — все будет хорошо.

Отделал меня Ермола со знанием дела и с такой душой, так что я был не уверен, что моих экстрасенсорных талантов хватит справиться с такими травмами. Однако выхода не было. Я попытался отвлечься от боли и сосредоточиться. Напряг спину…

— Ой, — воскликнула Ульяна, — кровь пошла!

— Не мешайте, — попросил я и опять сосредоточился на спине.

Постепенно боль стала уходить. Теперь мне было легче удерживать внимание и думать о лечении. Резервов организма, скорее всего, хватало, потому делалось все легче, состояние чем-то напоминало слабое опьянение.

— Ой, батюшки! — опять не сдержалась девочка. — Смотри, боярыня!

Я услышал это уже как бы со стороны, голова закружилась, и я то ли уснул, то ли потерял сознание.

— Как спина? — спросил я, приходя в себя.

— 3-з-заживает… — прошептала над ухом девочка.

— Сколько сейчас времени?

— Чего сколько?

— Вечер скоро? — поправился я.

— Скоро.

— Если я опять усну, разбудите, — попросил я и вновь занялся самолечением. Теперь появилось ощущение, что в голове у меня пусто, так что даже зазвенело в ушах.

Минут через пятнадцать я осторожно пошевелил плечами.

Боли почти не чувствовалось.

— Помогите мне сесть, — попросил я.

— Ты, батюшка, лучше лежи, — откликнулась Морозова. — Тебе покойно лежать надобно. Зачем раны бередить!

— Уходить нам отсюда надобно, — сердито ответил я. — Знаешь, что тебя ждет вечером?

— Я лучше себя порешу, — твердо сказала Наталья Георгиевна.

— Не нужно себя «решать», лучше помогите мне подняться.

Меня подхватили подмышки и не очень ловко помогли сесть на лавке. Я опять пошевелил плечами. Боль в спине была нудно тупой, но терпимой. Я уперся локтями в колени и опять сосредоточился на спине. Взгляд упал на проколы от бердышей. Раны на груди уже затянулись и покрылись лиловой кожицей.

— Господи, воля твоя, прости меня, великую грешницу… — начала речитативом молиться Морозова.

— Не мешай, Наташа, — попросил я, впервые назвав ее просто по имени.

Наталья Георгиевна испугано замолчала, прикрыв рот ладошкой, За последние часы между нами как будто что-то произошло, неожиданно возникла внутренняя связь.

Я опять ушел в себя. Боль уходила все дальше, пока не стала почти неощутимой. Я отдохнул минут десять с закрытыми глазами и попытался встать на ноги. Со второй попытки это удалось. Разминаясь, я, не спеша, прошелся по комнате. Ноги слушались хорошо, но при резких движениях возникала слабость и тошнота.

Я прилег на лавку, закрыл глаза и попросил разбудить, если усну. Меня пожалели, не стали беспокоить, и проснулся я сам, когда во дворе почти стемнело. От испуга, что проспал Морозову, я как ужаленный подскочил на месте. Однако все были на местах — все мои соратники, включая детей, сидели на противоположной лавке и во все глаза смотрели на меня.

— Батюшка, ты кто? — спросила Ульяна почему-то фальшивым голосом, глядя круглыми от счастливого ужаса глазами.

Я догадался, о чем она думает, и поспешил ее разочаровать:

— Я не Христос, а простой лекарь. Стрельцы во дворе?

Женщины синхронно кивнули.

После сна я чувствовал себя вполне прилично. Покрутил в разные стороны плечами и сделал несколько гимнастических движений. Члены слушались вполне удовлетворительно. Скоро должны были прийти за Натальей Георгиевной, и следовало спешить. Я порыскал глазами по пустой избе. Ничего металлического, кроме примитивной кочерги, у очага в ней не оказалось. Я взял в руку это грубое изделие какого-то местного кузнеца, кое-как откованное из низкосортного железа. Сделать из кочерги какое-либо подобие сабли было невозможно.

По моим расчетам, за Морозовой придут двое, в лучшем случае один стрелец. С теми, что стерегут нас во дворе, их будет трое-четверо. Без оружия справиться с ним будет весьма сложно.

— Ульянушка, — спросил я девочку, — а ты сможешь отвести стрельцам глаза, чтобы нас не было видно.

— Могу, — ответила девочка, — только тогда мне нельзя будет в деревне остаться, сожгут в избе, как матушку.

— А с нами пойдешь?

— Пойду.

— Вот и хорошо.

Я, поразмыслив, согнул кочергу вдвое, сделав из нее короткий, тяжелый прут. Таким если с маха огреть по голове, мало не покажется.