Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман Страница 21

– Совпадение, милый. В разведке подобное случается, но очень редко… – если бы Макс верил в Бога, он бы пошел в церковь, с благодарностью. Вместо этого он перезвонил Кардозо. Оберштурмбанфюрер выдал еврею четкие инструкции по разговору с шурином. Господин Горовиц обещал связаться с профессором утром, и назначить время визита. Генрих, за кофе, вздохнул:

– Я бы посмотрел на операцию, но я посторонний. Ты мне не разрешишь присутствовать… – Макс развел руками:

– Правила для всех одни, мой дорогой. Но ты сможешь посидеть на допросе… -фон Рабе собирался выбить из мистера О'Малли все сведения, имеющиеся у американца. У Макса не оставалось сомнений, что трое связаны. Он знал о сотрудничестве американской и британской разведок:

– За такое мне, пожалуй, дадут звание штандартенфюрера, досрочно. Мне всего тридцать… – Генрих, изящным движением, размешал сахар: «Тогда отправлюсь завтра в Гаагу, посмотреть на девушку…»

– Ты не пожалеешь, милый – уверил его Макс, принимаясь за свежее, ванильное мороженое, с шоколадным соусом и орехами.

Часы пробили четыре раза. Давид поднялся:

– Гольдберг… Если он был бы важен, для науки, для медицины, я бы его спас, не задумываясь. Но что такое рудничный врач, лечащий корь и переломы, по сравнению со мной, с тем, что я несу человечеству. Немцы, обнаружив Гольдберга, могли и меня в концлагерь отправить, потому, что я в замке оказался. Нельзя рисковать, – напомнил себе Давид, – надо выполнять их распоряжения. Я получу премию, и обо всем забуду. Разведусь с Элизой, найду девушку из богатой семьи, без сумасшедших в роду, – Давид, невольно, усмехнулся.

Жизнь шурина, по его соображениям, вообще ничего не стоила:

– Думать незачем, – профессор Кардозо, присел на подоконник, – он никто, Меир Горовиц… – Давид обещал бывшему шурину, что его адвокаты свяжутся с Эстер и пригласят ее на Плантаж Керклаан.

– Я, к сожалению, не могу ей позвонить, – проникновенно добавил Давид, – я соблюдаю условия судебного соглашения. Однако она придет, можешь не сомневаться… – он добавил, что близнецы тоже будут дома.

Дома, кроме Давида, остался один Максимилиан фон Рабе. Оберштурмбанфюрер ждал визитера в гостиной, за чашкой кофе, с кардамоном и лимонным кексом, испеченным Элизой.

Давид курил, рассматривая спины двух голландцев, в кепи и рубашках. Мужички сидели на старом катере, с удочками. На Амстеле стояла послеполуденная тишина выходного дня. В глаза Давиду ударил солнечный зайчик. Он поморщился: «Это от кольца».

Приглядевшись, он заметил шурина, с букетом алых роз, и заманчиво выглядящим пакетом, из дорогого магазина игрушек. Меир бодро шел к подъезду. Подняв голову, он помахал Давиду.

Профессор Кардозо, зачем-то, вытер лоб шелковым платком, хотя в квартире, большой, с высокими потолками, было нежарко, даже в летние дни. Зажужжал звонок, он взял со спинки кресла пиджак.

Меир носил хорошо скроенный, летний костюм, но волосы шурина, все равно, растрепались. Серо-синие глаза смотрели спокойно, немного весело. Меир перехватил букет:

– Здравствуй, Давид, спасибо… – профессор Кардозо поднял ладонь:

– О чем речь, это твои племянники, твоя сестра… – не подав бывшему зятю руки, Меир, переступил порог квартиры. Дверь захлопнулась, раздался лязг засова. Все стихло.

Джон, аккуратно, убрал зеркальце:

– Кардозо у окна стоит. Меир зашел в подъезд… – герцог пошевелил удилищем:

– А что, здесь рыба водится? Центр города…

Генрих, покуривал папироску: «Я видел, что местные каких-то рыбешек ловят».

Меир позвонил зятю вечером, с телефона в дешевой пивной, у рынка Альберта Кейпа. Кузен, сначала, был недоволен. Меир хотел прийти в квартиру на Плантаж Керклаан без предупреждения. Они сидели за столом, с кружками светлого пива, тарелкой жареных креветок, для Джона, и селедкой, для Меира. Джон вздохнул:

– Я понимаю. Но дети, Меир… Их трое, и Элиза, наверняка, в квартире останется. Незачем туда врываться с пистолетом, поверь. Твой бывший зять, конечно, мерзавец, но семья его здесь не причем. Это твои племянники… – недовольно, пробормотав что-то на идиш, Меир отправился вниз. Аппарат висел на стене, рядом с уборной.

Вернулся он с похолодевшими глазами. Меир повертел пачку папирос:

– Он сказал, что его адвокаты свяжутся с Эстер. Попросил меня перезвонить, завтра утром. Не нравится мне это, Джон.

Герцогу подобное поведение профессора Кардозо тоже не понравилось, но делать было нечего. Оставалось надеяться, что тифозная вошь, как Меир, упорно, называл зятя, знает, что случилось с доктором Горовиц:

– Он мог на нее донести… – Меир жевал селедку, – объявления, в газетах, о ее розыске, это его рук дело… – Джон, вернувшись с провизией, протянул Меиру De Telegraaf. Они, кое-как, разобрали, что Эстер ищут, в связи с уклонением от обязательной полицейской регистрации евреев. В объявлении говорилось еще о чем-то, но слов они понять не смогли.

– Он мне лгал, – Меир вытер пальцы салфеткой, – а я не люблю, когда мне лгут. Особенно если это касается моей сестры… – он допил пиво: «Завтра я у него все узнаю, и заберу детей».

Меир запретил Джону подниматься в квартиру:

– Мамзер, наверняка, побежал в гестапо… – они стояли у цветочного лотка, Меир выбирал розы, – незачем тебе рисковать. У тебя титул, в конце концов, со времен Вильгельма Завоевателя. Я простой еврей, один справлюсь… – он кивнул на пакет из магазина игрушек. Хорошенький гоночный автомобиль, в упаковке, Джон сунул в карман пиджака. Герцог вспомнил Уильяма:

– Где он сейчас? Где Тони? Если она с мужем, с отцом Уильяма, почему она не пишет? Хотя, если он троцкист, такое может быть опасно. Что за чушь, – рассердился Джон, – Тони должна понимать, что я не побегу к русским, докладывать, где она находится. Уильяму два года исполнилось… – племянник обрадовался бы автомобилю:

– Паулю подарю, – решил Джон, – у Майеров денег немного… – Пауль, в двенадцать лет, все равно, возился с игрушками. На место автомобиля, в пакет, Меир аккуратно уложил заряженный браунинг.

– Я не собираюсь стрелять при детях, при его жене, – мрачно сказал мужчина, – но что-то мне подсказывает, кроме тифозной воши и немцев, которым он лижет задницу, в квартире никого не ожидается… – они медленно шли по набережной Амстеля. Давид ждал шурина, как выразился профессор Кардозо, в любое время после обеда.

– К обеду он меня не пригласил… – хмыкнул Меир.

Какой-то голландец, в кепке, потрепанной рубашке и холщовых штанах, стоя к ним спиной, привязывал канат моторной лодки к перилам набережной. День был теплым, в городе царила тишина. На выходные Амстердам разъезжался, в Схевенинген, и деревни на побережье. На фасаде оперного театра томно колыхались нацистские флаги. Голландец, разогнувшись, повернулся. Джон замер, узнав спокойные, серые глаза:

– Генрих здесь. А где тогда Эстер… – Джон не успел открыть рот. Младший фон Рабе указал на спуск, ведущий к деревянному причалу, на канале. Дом профессора Кардозо стоял за поворотом.