Святой и грешница - Ульрике Швайкерт Страница 22

— Четыре капли? — переспросила старуха громче, будто это было приятно мадам. — Пять, наверное, сразу бы ее убили, а шестью ты смогла бы убить вон ту толстуху.

— Я не говорила, что это я их дала, — отрицала мадам, однако маленькая сморщенная старушонка презрительно махнула рукой.

— Это меня не интересует. Вы живете в смертном грехе, и плод в ваших чревах — это плод дьявола. Делайте со своими душами, что хотите, меня это уже давно не интересует.

— Но вы ей поможете? Гертруда, пожалуйста! — выпалила грызшая свои ногти Эстер.

Старушонка пристально посмотрела на обезображенное шрамами лицо, и нечто вроде нежной улыбки скользнуло по ее морщинистому лицу. Указательным пальцем она провела по шрамам даже не вздрогнувшей Эстер.

— Ты помнишь мое имя.

— Вы меня спасли, — пробормотала Эстер.

Старуха кивнула.

— Но мне не удалось убрать эти отметины.

Эстер не стала продолжать тему.

— Вы сможете помочь Марте? Это не ее вина!

Старуха покачала головой. Сбросив одеяло с Марты, она провела длинными ногтями по коже, натянутой поверх отчетливо выступающих ребер.

— Мы сегодня не будем говорить о ее вине или невиновности. Я хочу посмотреть, что я смогу сделать. Но ничего не обещаю. Она очень слаба, ее сердце бьется, как у загнанного зайца. Спросите меня об этом завтра, а сейчас уходите и не заглядывайте мне через плечо. Терпеть этого не могу! И не смейте в моем присутствии заниматься своим греховным делом!

Повесив головы, девушки ушли. Эльза сглотнула и дрожащим голосом пообещала, что сегодня, в святой воскресный день, ни один клиент не зайдет в их дом. Сжав кулаки, она последовала за девушками.

— Кто это? — поинтересовалась Жанель, когда они присели у еврейского кладбища.

Все уставились на Эстер, которая, однако, избегала встречаться с ними взглядом.

— Хорошая повивальная бабка, — ответила Элизабет, даже не успев подумать.

— Да, — подтвердила Грет и удивленно уставилась на Элизабет. — Долгие годы она была первой повивальной бабкой Вюрцбурга, но уже давно не работает. Однако ее часто зовут при сложных родах: когда должны родиться близнецы или ребенок лежит неправильно. Откуда тебе это известно?

Элизабет пожала плечами.

— Я поняла это по ее словам. Должно быть, она проклинает нас и нашу работу, если ее задача состоит в том, чтобы помогать роженицам и детям.

— Но это не дает ей права так вести себя с нами, — возразила Жанель.

Грет согласно кивнула.

— Как ты думаешь, сколько женщин и девушек подверглись бы насилию, если бы нас не было? Ты думаешь, мужчины спокойно ждали бы, когда им можно будет спать со своей супругой, потому что у нее как раз критические дни? А роженицам мы вообще дарим так необходимый в первые недели после рождения ребенка покой.

— А неженатые мужчины, — добавила Мара, — принесли бы несчастье многим порядочным девушкам.

— Значит, мы берем на себя несчастье других, — подытожила Анна и довольно улыбнулась. — И за это получаем деньги.

Элизабет задумалась. Может быть, девушки правы? Шлюхи нужны, так как мужчины слишком слабы, чтобы подавлять свою страсть, и слишком сильны, чтобы женщины могли оказать им сопротивление? Возможно, другие женщины вынуждены были бы терпеть еще больше насилия и унижения. И несмотря на это мужчина является вершиной творения Господа. А как же женщина? Соратница мужчины?

— О чем ты думаешь? — спросила Жанель, обняв Элизабет. Та попыталась объяснить француженке ход своих мыслей и уже было подумала, что попытка ей не удалась, когда Жанель после долгого молчания заговорила:

— Я сама не раз задавалась вопросом: а может, Бог с самого начала питал к нам, женщинам, злобу еще до проявления непокорности Евы. Но знаешь, когда Святая Дева взошла на небо, чтобы просить за нас всех, было слишком поздно. Мир был уже создан и заселен, и женщины в течение нескольких поколений страдали от похоти и насилия мужчин.

— Ты считаешь, что она попыталась выступить в нашу защиту? — Элизабет не могла понять, весело ей или грустно. Какой странный разговор, священнослужители оценили бы его как богохульство.

— Да, я так думаю, — сказала Жанель торжественно. — А как бы иначе я каждый вечер молилась ей и верила в то, что она уготовила для нас другую жизнь — пусть даже под своим покровительством на небесах?

Прошло четыре недели, прежде чем Марта полностью поправилась. Почти три дня она была без сознания и корчилась в судорогах, но старая повивальная бабка не прекращала поить больную травяными отварами, пока не прекратилась рвота. О кровопускании, которое всегда делал банщик в такой ситуации, она была невысокого мнения.

— Какая еще плохая кровь осталась в этом истощенном организме? — причитала она. — Если здесь и есть что-то плохое, то это душа! А ее я вряд ли смогу достать так, чтобы оставить Марту в живых.

— У нее не плохая душа! — возразила Элизабет.

— Вот как? В таком случае ей следует покаяться, когда она придет в себя, и впредь больше не грешить! — фыркнула старуха. Но к Марте в ходе лечения она относилась заботливо и нежно.

— Как она это сделает?

— А разве Бог не наградил нас свободной волей, чтобы мы отличались от животных?

— Так это Бог, а епископ и совет не дают нам возможности измениться и другим путем зарабатывать деньги, чтобы нас приняли люди, считающие себя порядочными, — стиснув зубы, ответила Элизабет.

Темные глаза старухи загорелись.

— Такая удивительно светлая душа в этом приюте греха. Откуда ты, девочка?

— Не знаю.

— Ты не знаешь? Как это? — нахмурила и без того изборожденный морщинами лоб Гертруда.

— Меня нашли и принесли сюда, но я не могу вспомнить, где я раньше жила и кем была.

Старуха взяла Элизабет за руку своими кривыми пальцами и повела ее на дневной свет, падавший в открытую дверь.

— Давай-ка посмотрим. Ты мне кого-то напоминаешь… но нет, это невозможно.

Гертруда вернулась к постели Марты, теперь Элизабет взяла ее за руку.

— Кого я тебе напоминаю? — настаивала она. — Ты знаешь столько людей, тебе известны все семьи Вюрцбурга и предместий. Моя семья, должно быть, ищет меня. Ты ничего не слышала?

Старуха энергично покачала головой.

— Каждый день пропадают люди. Молодежь собирается и уходит отсюда, чтобы найти счастье в другом месте. Глупцы! Но на твой вопрос я отвечу: нет! Я не знаю никого в городе, кто мог бы тебя искать.

Элизабет поникла, на глаза ей навернулись слезы.

— Не грусти. Ты сама сказала: епископ и совет запрещают вам покидать непотребный дом, если вы однажды перешагнули его порог. Какой тебе толк с того, что ты будешь знать свое происхождение? Тебе не станет от этого легче! А теперь помоги мне. Давай посмотрим, прекратилось ли кровотечение.