Резидент - Аскольд Шейкин Страница 28

— А… а далеко красные? — спрашивает Бурдовин.

— Ждешь? Им все хочешь оставить?

— Хоть верьте, ваше благородие, хоть нет — это ж вы чуда просите. А я простым сплавлением металлов занимался. Чуда просите, — повторяет Бурдовин. — Силы-то нет, вам только тот и хорош, кто брешет да треплется. Так и меня обрехали, проклятые!

«Списать, — думает Варенцов. — Немедленно. Поставить на этом точку. Хватит дурачить себя! Это же самое страшное, когда себе самому начинаешь не верить».

* * *

На следующий день он поехал в Новочеркасск к генералу Родионову. Узнав о расстреле Бурдовина, тот поднялся из-за стола:

— Ты погубил Дон, — сказал он. — Ты отдал нас большевикам!

Однако в голосе его Варенцов не почувствовал настоящего гнева и, пожалуй, потому только решился возразить.

— Я Дон погубил? — спросил он. — Разговорами все хотят чудо творить, — он не заметил, что повторяет слова Бурдовина. — Все сулят: помощь придет, помощь придет, а от кого? От германцев? От французов? От англичан? Грабить все только горазды.

Родионов вдруг хватил кулаком по столу.

— Правильно! Всегда они нас продавали!

Варенцов вышел в коридор, оперся плечом о стену: «Та-ак. Что ж происходит? Как это все понять?»

Адъютант Попова выглянул из двери:

— Семен Фотиевич! Срочный документ поступил. Зайдите немедленно ознакомиться…

* * *

Под утро он вернулся в город, с вокзала приехал на извозчике прямо домой, не снимая шинели и фуражки, вошел в столовую. Фотий Фомич завтракал. Варенцов швырнул на тарелку с закуской сложенный вчетверо лист.

— Читайте, папаша! — не сказал, а крикнул он и с размаху бросился на мягкий стул.

Фотий Фомич достал очки, взял лист.

«Телеграммы. По официальным сообщениям, полученным поздно вечером, 29 октября в 11 часов утра заключено перемирие на западно-германском фронте. Германия приняла все условия мира, предъявленные союзниками».

Фотий Фомич поджал губы:

— Ну что ж…

— Дальше читайте!

«За границей. Отреченье германского императора. По полученным в Новочеркасске официальным сведениям, император Вильгельм и кронпринц отреклись от престола. Союзники предъявили требование Совнаркому о немедленной полной капитуляции всех красных».

Фотий Фомич опустил руки с листом сообщения и задумался.

Варенцов вдруг ужаснулся:

— Что же вы молчите, папаша! Вырежут нас большевики, — он наклонился к отцу. — Между двух стенок окажемся: революция в Германии. Совет там организован, большевики власть берут.

Фотий Фомич отбросил лист с телеграммами:

— Когда случилось?

— Несколько дней уже. Специально телеграммы задерживали.

— С Леонтием Шороховым говорил?

Варенцов смотрел на отца, не понимая.

— Я же просил тебя намек ему сделать: «Если сватов не зашлешь, следствие будет, куда брат скрылся». Шуткой намекнуть.

— Так он же не казак, папаша! В хохлы родную дочь отдаете!

— А мы его к себе в дом возьмем. С нами будет жить. И в казаки припишем. Не сейчас, а то припиши — вы его в солдаты забреете, — он тяжело вздохнул. — Я б и тебя сейчас с радостью в иногородние переписал.

— Чего с ним говорить теперь! Протрата у него. За бесценок все продает.

— Давно начал?

— С неделю.

— На какие рубли продает?

— На николаевские!

— Так какая же это протрата? Да ему из Новочеркасска про эти ваши телеграммы кто-то раньше, чем вам всем, сообщил. Только и дела! — Фотий Фомич пододвинул сыну стакан. — Чего хмурый такой? Выпей, полегчает! — он ткнул пальцем в телеграммы. — Про союзников — правда? Или сами придумали? Сами, конечно. Донское агенство постаралось… Эти телеграммы куда?

— Для «Городского листка».

— Задержи.

— Как это задержи, папаша? Это не николаевские времена, когда полицмейстер телеграммы по своему произволу задерживал. Вы в Донском государстве живете!

Фотий Фомич взорвался:

— Донское… Государство… Нету государства Донского. Что я, слепой? Ни законов, ни денег. Как же! Монополию на пшеницу установили: десять рублей пуд! Сами увидите: кто ж это за ваши деньги по десять рублей пшеницу продаст? Что купишь на ваши деньги?.. То и дело в газетах пишете: «В Турции революция! В Португалии революция! В Германии беспорядки! Болгарский король отрекся!..» С таким, как Леонтий Шорохов, породниться — это потом дело спасти. Парень не трепаный, не пьяница, из себя хорош, Дуське нравится…

— Да поймите, папа, завтра же из Новочеркасска «Донские ведомости» с почтой придут!

— До завтра задержи. Чтобы сегодня в городе официально не знали.

— Что вы затеяли, папаша?

Фотий Фомич молча кусал желтый кривой ноготь на большом пальце правой руки, отдавленном еще в молодости шахтным воротом.

— Что вы затеяли, папаша? — Повторил Варенцов.

Старик не отвечал.

— Я стыжусь того, что я сын ваш! — зашипел Варенцов. — Это родина моя! Вы ее предать хотите? Хотите панику сеять?

Фотий Фомич презрительно взглянул на него:

— Крой меня! Крой! Мало я за тебя взяток давал, чтобы ты в своей контрразведке остался?

— Какие взятки?

— Одиннадцать тысяч стоило, чтобы тебя после Сергинского взрыва в полк не перевели. И не донскими бумажками, вроде тех, которыми братья Парамоновы в Ростове пожертвовали по пять тысяч с носа — тоже мне, миллионщики! «Катериненками»! Они раз в десять дороже ходят!

— Вы врете, батя!

Фотий Фомич деловито встал, повернулся в красный угол, к иконам, перекрестился:

— Истинный крест, — он опять сел и обратился к сыну: — У нас с тобой есть родина — великий Дон. А капиталу родина там, где его не обесценят. Весь наш капитал сейчас в расписках германского казначейства.

Варенцов смотрел перед собой застывшими глазами.

— Я согласен и тут помирать. Но чтобы весь мой труд и твой труд в труху?.. Задержи телеграммы — продадим хоть чего-нибудь. Не задержишь — нищими будем.

Варенцов смял телеграммы, сжал их в кулаке:

— Кому деньги давали?

— За что?

— З-з, — судорога свела его рот.

Он знал: отец заплатил кому-то из окружения Попова и Родионова. Потому-то бурдовинское дело и раздували. Попов, конечно, еще и себя спасал, гнев атаманский отводил, ну и возможно, что вполне искренне принимал желаемое за действительное. Таким же образом, вероятно, и атаман поступал. Верил в то, во что хотел верить.