Митридат - Виталий Гладкий Страница 28

Митридата она видела чаще — будущий царь Понта обязан был присутствовать на всех торжествах, устраиваемых во дворце. При этом правящей царице-матери полагалось восседать на троне владыки Понтийского государства, а для царевича ставили с правой стороны, чуть ниже тронной возвышенности, скамью с позолоченной спинкой и разукрашенной драгоценными каменьями подушечкой.

Для живой, деятельной натуры Митридата отягощённые различными церемониальными ухищрениями приёмы и празднества были тягостны и скучны. А пренебрежение и неприкрытая неприязнь со стороны матери временами доводили его до с трудом сдерживаемого бешенства. После окончания очередного торжества Митридат спешил в гимнасий, где фехтовал до полного изнеможения, изливая таким образом свой бессильный гнев, или уезжал на охоту в сопровождении верных друзей. Среди них всегда были Гай, лекарь Паппий, оруженосец Гордий и бывший начальник телохранителей царя Митридата Эвергета галл Арторикс, которому царица не простила памятную ночь смерти мужа и назначила, словно в насмешку, лохагом царской хилии.

В этот раз пир был устроен по случаю прибытия послов царя Каппадокии — слабовольного, но хитроумного Ариарата VI Эпифана Филопатора. Он унаследовал престол своего отца, царя Ариарата V, погибшего в сражении с войсками Аристоника Пергамского.

После смерти царя Каппадокии претендентов на трон было много, но в жестокой междоусобной схватке неожиданно для многих победил не отличающийся особыми личными качествами Ариарат Эпифан, заручившийся мощной поддержкой царя Понта Митридата V Эвергета, который отдал ему в жёны свою дочь, тогда четырнадцатилетнюю Лаодику-старшую. С той поры Каппадокия стала едва не эпархией Понтийского государства. Форос с её подданных собирал стратег Понта, и большая часть его шла в синопскую казну и на нужды сильных гарнизонов понтийских гоплитов, стоящих почти во всех главных крепостях и городах Каппадокии.

Потому приезд каппадокийских послов не был событием, ради которого стоило устраивать торжества. Но царица Лаодика не упускала ни единой возможности покрасоваться на троне в своих лучших одеждах, чтобы лишний раз услышать хор придворных льстецов и поэтов, восхваляющих её женские прелести и царские доблести…

— …Выпей вина, мой друг, и ты забудешь о своих печалях. Поверь, божественный дар Диониса не менее ценен, нежели получаемый смертным от всех девяти муз [149], прекрасных спутниц Аполлона [150]. Знаешь, я иногда преклоняюсь перед римлянами хотя бы за то, что они довольно точно определили некие общечеловеческие постулаты. Выпей, Мирин.

— Истина в вине… — поэт Мирин с иронией посмотрел на изрядно подвыпившего грамматика Тираниона, рано облысевшего, подвижного толстяка. — Чревоугодие и пьянство римских патрициев ты возводишь в ранг достоинств рода человеческого.

— Ах, тебе не нравится чревоугодие! Нет-нет, я не возмущён. Просто мне выпала изумительная возможность доказать, что ты не прав.

— Попробуй.

— Чего проще! — Тиранион с сожалением бросил обглоданную кость комнатной собачке, крутившейся у них под ногами.

(С некоторых пор среди понтийской знати пошла мода на этих гладкошёрстных, пучеглазых существ с кривыми ногами, совершено бесполезных с точки зрения здравого смысла. Для охоты они не годились, как сторожевые или боевые псы — тоже. При всей своей бесполезности стоили они баснословно дорого — их привозили купцы из Египта).

— Представь себе на миг, мой дорогой Мирин, что ты… ну, например, вольноотпущенник. Не знатный и полноправный гражданин Синопы, у которого есть неплохой дом и небольшой, но приносящий вполне приличный доход хорион, а человек без роду-племени, без крова над головой и с пустым желудком. Помощи ждать неоткуда, на подаяния надежд мало, за работу портовым грузчиком можешь получить два-три обола в день, и то, если повезёт — не так часто приходят в гавань купеческие караваны. Но ты — поэт! Твоя муза денно и нощно шепчет любовно: «Бери стилос, пиши, и благодарные потомки восславят имя твоё». А в это время голос чрева назойливо напоминает: «Хозяин, ты голоден и давно забыл вкус мяса, а вчерашняя чёрствая лепёшка только возмутила моё спокойствие…» И неожиданно тебя осеняет, что возвышенность духа нуждается в довольно весомом подкреплении… ну, хотя бы, в виде жаркого с ароматной подливой. И что только их союз способен заставить стилос воспроизвести твои великие творения на куске вычиненной телячьей кожи, кстати, тоже не валяющейся на улицах, — Тиранион с хитринкой подмигнул поэту. — Убедил?

— Почти… — рассмеялся Мирин.

— Творить свободно можно только тогда, когда не думаешь постоянно о том, как добыть хлеб насущный. Ибо в противном случае ты будешь заглядывать с собачьей преданностью в глаза своему «благодетелю» в ожидании, когда он соизволит бросить кость с пиршественного стола. И, конечно же, не даром — пока не сочинишь в его честь хвалебный гимн, подачки не получишь. А это омерзительно, потому что иссушает душу и топит талант в дерьме угодничества.

— Согласен. Вполне убедительно, — Мирин с презрением указал глазами на разжиревшего мужчину лет пятидесяти с тройным подбородком, всё это время что-то быстро писавшего на восковых дощечках. — За примером далеко ходить не нужно. Вон тот уже готов разразиться словоблудием в честь нашей несравненной, многомудрой и царственной…

— Тише, мой друг, тише! — Тиранион крепко сжал руку поэта. — Здесь и стены имеют уши. А то в царском эргастуле тебе будет не до поэзии… Выпей, Мирин, выпей. И восславим Диониса за его доброту к несчастным, ибо нет иных радостей в их беспросветном, полускотском существовании, кроме божественного дара — вина…

Так беседовали знаменитый понтийский поэт Мирин, статный, молодой мужчина с нервным, худощавым лицом, и не менее известный на берегах Понта Евксинского грамматик Тиранион. Они расположились на скамейке у фонтана царского перистиля, куда выходила широкая двустворчатая дверь пиршественного зала. Их и некоторых других поэтов, учёных и мыслителей тоже пригласили на торжества по случаю прибытия послов Каппадокии — царица Лаодика тщилась прослыть покровительницей талантов, как и её усопший муж. В пиршественном зале было жарко, и друзья перебрались на свежий воздух в просторный перистиль, где стояли накрытые столы с вином, лакомствами и фруктами. Запасливый Тиранион, чей желудок предпочитал яства более существенные, нежели сладости, не забыл захватить с царского стола жареного гуся, от которого остались только приятные воспоминания в виде начинки из солёных ядрышек лесного ореха, запечённых в тесте.

— Сейчас начнётся самое интересное, — Тиранион кивнул на открытую дверь пиршественного зала, откуда послышались звуки арф, форминг [151], флейт и тимпанов [152]. — Если, конечно, не считать этого превосходного гуся, — он с блаженным видом похлопал себя по животу. — Ты увидишь танцы иеродул из храма Афродиты Пандемос.