Капитан Ришар - Александр Дюма Страница 3

А ведь он только что одержал три победы над англичанами, убил у них двух генералов, ранил третьего и оттеснил их к морю, как Гектор поступил с греками в отсутствие Ахилла, и теперь вдруг вынужден был покинуть Иберийский полуостров, узнав, что происходит в Австрии и даже в самой Франции.

Поэтому, прибыв в Тюильри и войдя в свои апартаменты, он едва взглянул на постель, хотя было уже два часа ночи, и, перейдя из спальни в рабочий кабинет, сказал:

— Пусть пойдут разбудят великого канцлера и предупредят министра полиции и великого электора, что я их жду: первого в четыре часа, второго — в пять.

— Следует ли предупредить ее величество императрицу о возвращении вашего величества? — спросил камердинер, которому был отдан этот приказ.

Император на мгновение задумался.

— Нет, — сказал он. — Сначала я хочу видеть министра полиции… Только последите за тем, чтобы меня не беспокоили до прихода великого канцлера: я буду спать.

Камердинер вышел, и Наполеон остался один.

Тогда, взглянув на часы, он сказал себе:

«Четверть третьего; в половине третьего я проснусь».

И, бросившись в кресло, он вытянул левую руку на подлокотник, а правую просунул между жилетом и сорочкой, прислонился к спинке красного дерева, закрыл глаза, слегка вздохнул и заснул.

Наполеон, как и Цезарь, обладал этим ценным свойством — засыпать там, где приходилось, тогда, когда хотелось, и на то время, которое он мог себе позволить. Если он говорил: «Я посплю четверть часа» — редко случалось, чтобы адъютант, камердинер или секретарь, получивший приказ разбудить его, войдя в комнату в назначенное время, не заставал его с открытыми глазами.

У него была еще одна редкая особенность, свойственная, как и первая, некоторым гениальным людям, — просыпаясь, он сразу переходил от сна к бодрствованию: его глаза, открываясь, тотчас же становились ясными, его мозг уже работал, мысли были одинаково четкими как через секунду после пробуждения, так и за секунду до сна.

Таким образом, едва закрылась дверь за камердинером, получившим поручение созвать трех государственных мужей, как Наполеон уже спал и — странное дело! — никакого следа страстей, волновавших его душу, не отражало его лицо.

В кабинете горела только одна свеча. Услышав желание императора уснуть на некоторое время, камердинер унес два канделябра: слишком яркий свет мог бы даже сквозь веки коснуться глаз Наполеона; он оставил только подсвечник со свечой — с ее помощью зажигались канделябры.

Поэтому весь кабинет был погружен в мягкий и прозрачный полусвет, что придает предметам чарующий и легкий ореол. Именно при такой светящейся темноте или, если хотите, при таком темном свете любят проходить видения, возникающие во сне, или призраки, порождаемые угрызениями совести.

Можно подумать, что один из таких призраков только и ожидал, чтобы появиться, едва вокруг императора воцарится это таинственное свечение: как только он закрыл глаза, поднялся занавес, скрывавший маленькую дверь, и появилась белая фигура, имевшая благодаря окутывавшей ее кисее и гибкости движений облик фантастической тени.

Тень на мгновение остановилась в дверях, как в темной раме, и таким легким, таким воздушным шагом, что тишина не была нарушена даже скрипом паркета, медленно подошла к Наполеону.

Дойдя до него, она протянула прелестную ручку, всю в облаке муслина, положила ее на спинку кресла рядом с головой как у римского императора; некоторое время она с неописуемой любовью смотрела на прекрасное лицо, спокойное, как у Августа на медали, слегка вздохнула, прижала левую руку к сердцу, чтобы сдержать его биение, неслышно наклонилась и прикоснулась ко лбу спящего скорее своим дыханием, чем губами. Почувствовав, что по мускулам этого лица, неподвижного, как восковая маска, пробежала дрожь, она быстро отпрянула назад.

Впрочем, вызванное движение было таким же незаметным, как и мимолетным: лицо, на мгновение потревоженное от прикосновения дыхания любви, как поверхность озера от ночного ветерка, снова обрело свое спокойное выражение, а тень-посетительница, держа по-прежнему руку у сердца, подошла к бюро, написала несколько слов на листке бумаги, вернулась к спящему и просунула листок между его жилетом и сорочкой рядом с рукой, такой же белой и изящной, как и ее собственная; затем, ступая по пушистому ковру так же легко, как пришла, она исчезла в той же двери, из которой появилась.

Через несколько секунд после исчезновения этого видения, когда часы вот-вот должны были пробить половину третьего, спящий открыл глаза и отнял руку от груди.

Часы пробили.

Наполеон улыбнулся, как улыбнулся бы Август, увидев, что он владеет собой во сне так же, как и бодрствуя, и подобрал листок (он уронил его, когда отвел руку от жилета).

Наклонившись к единственной свече в комнате, он разобрал на листке бумаги несколько слов, но еще раньше он узнал почерк.

Он вздохнул и прочитал:

«Вот и ты! Я тебя поцеловала — мне более ничего и не надо.

Та, которая любит тебя больше всего на свете».

— Жозефина, — прошептал он, оглянувшись вокруг, как будто ожидал, что она появится в глубине комнаты или покажется за мебелью.

Но он был один.

В эту минуту открылась дверь, вошел камердинер, неся два канделябра, и объявил:

— Его превосходительство господин великий канцлер.

Наполеон встал, прислонился к камину и застыл в ожидании.

Позади камердинера появилась высокопоставленная особа, о которой только что объявили.

Режи де Камбасересу в это время было пятьдесят пять лет, то есть на пятнадцать-шестнадцать лет больше, чем тому, кто его вызвал.

По характеру это был мягкий и доброжелательный человек. Ученый-правовед, он сменил своего отца в должности советника по вопросам финансов и в 1792 году был избран депутатом в Национальный конвент; 19 января 1793 года он проголосовал за отсрочку казни короля, в 1794 году стал председателем Комитета общественного спасения, а в следующем году был назначен министром юстиции; в 1799 году он был выбран Бонапартом на пост второго консула и, наконец, в 1804 году стал великим канцлером, получив титулы князя Империи и герцога Пармского.

По внешности это был мужчина среднего роста, склонный к тучности, большой чревоугодник, аккуратный и ухоженный; хотя он принадлежал к дворянству мантии, ему удалось воспринять привычки двора с быстротой и легкостью, очень ценимыми великим преобразователем общественного здания.

Кроме того, у него была еще одна заслуга, ценимая Наполеоном: Камбасерес отлично понимал, что гениальный человек, которого он когда-то опережал на политической арене, теперь, обогнав его и связав со своей собственной судьбой, относился к нему как к равному, включил в круг наиболее близких людей и уже поэтому имел все права на его уважение, тем более теперь, став избранником судьбы и распоряжаясь в Европе. Поэтому Камбасерес, не опускаясь до смирения, держался с Наполеоном не как тот, кто льстит, а как тот, кто восхищается.