Двадцатое июля - Станислав Рем Страница 3

— Пока не знаем, — Шелленберг сделал ударение на слове «пока». — Но я не думаю, что они будут оттягивать. Оптимальный срок — конец лета. И то я бы на его месте поспешил. Русские наступают слишком стремительно. На Западе данным фактом обеспокоены.

— На Западе много чем недовольны! — Гиммлер нервно взмахнул рукой. — Просто кое-кому следовало быть посговорчивее год назад, когда мы протягивали руку помощи. Тогда сейчас некоторые проблемы были бы уже решены. Благодарю за информацию, Вальтер. Теперь по крайней мере мы знаем, от чего нам следует отталкиваться. Поэтому предлагаю заняться конкретикой. Во-первых, меня интересует Роммель.

Шелленберг вопросительно посмотрел на рейхсфюрера.

— Нет, Вальтер. Никаких прямых действий! — Гиммлер сделал ударение на слове «прямых». — Роммель слишком популярен в войсках. Обострение отношений с вермахтом накануне предстоящих событий нам ни к чему. Несчастный случай. Только несчастный случай! Автокатастрофа, например. Думаю, мне вас учить не надо. Во-вторых, установите контакт со спецслужбами союзников. Естественно, американских. Американцы — деловые люди из страны без прошлого. Они не держатся за свое эго, в отличие от жителей старушки-Европы. С американцами легче разговаривать, договариваться. Проведите глубокий первичный зондаж.

Шелленберг услышал свои собственные слова, произнесенные им в сорок втором году. Оказывается, Гиммлер их запомнил. Слово в слово.

— Но, Вальтер, упоминать мое имя при переговорах пока не следует. Рало. — («Трус», — мелькнуло в голове Шелленберга.) — В-третьих. Следует определить точную дату акции. И исполнителей.

— Мой рейхcфюрер, я займусь этим немедленно.

— И постарайтесь справиться так, чтобы никто не смог сопоставить нас с заговорщиками. Мы должны остаться в стороне. И еще. Как вы отнесетесь к тому, если мы привлечем к нашему плану Мюллера?

Шелленберг почувствовал, как у него вспотели ладони рук.

— Мой рейхcфюрер, я знаю, что не вправе давать вам советы, но, на мой взгляд, нам не следует искать помощи у гестапо. Провести зондаж в восшшх кругах и выяснить необходимую информацию мы можем и самостоятельно.

— А как быть с ликвидацией «недовольных»? — Гиммлер проследил за реакцией Шелленберга: вон как глаза загорелись! Ненависть, конечно, отличный инструмент в хороших руках, но не сегодня. Заговорщиков придется уничтожать в прямом, физическом смысле. И Шелленберг с такой задачей не справится. Неженка. За всю войну самолично убил только двоих. Да и то в силу обстоятельств. — Нет, Вальтер, гестапо следует вводить в игру непременно, причем в ближайшее время: Мюллер не любит, когда его держат за дурака. А выяснение ваших с ним личных отношений, бригаденфюрер, оставьте на будущее. Меня не интересуют склоки между моими подчиненными, меня интересует результат. Так что я требую — вы хорошо меня слышите, бригаденфюрер? — я требую ваших совместных действий! Вы меня поняли?

— Да, господин рейхсфюрер! И все-таки позвольте с вами не согласиться. — Шелленберг встал, одернул китель и вытянулся по стойке «смирно». — Мюллер, конечно, человек ответственный и с подобной задачей наверняка справится. Но в нашем случае я бы ему особо не доверял. Сколько донесений из его ведомства пришло к нам по поводу готовящегося покушения? Лично я не видел ни одного. О чем это говорит? О том, что либо группенфюрер не считает готовящееся мероприятие серьезным и заслуживающим внимания, во что лично я не верю, либо что он давно взял действия заговорщиков под свой контроль и теперь ждет только результатов их подготовки. То есть, проще говоря, дублирует наши действия. А потому предлагаю пока не посвящать его в нашу схему. Пусть действует самостоятельно, а мы за ним проследим.

— Что ж, — Гиммлер тоже поднялся, — может быть, вы и правы. Согласен. Мы не станем привлекать Мюллера. Пока не станем. Однако, Вальтер, как только возникнет необходимость в его людях и в нем самом, привлечем без всяких разговоров.

* * *

— Фамилия, имя, отчество?

— Курков Александр Петрович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот восьмой.

— Место рождения?

— Хутор Михайловский Нежинского района Черниговской области.

— Отец?

— Курков Петр Славович. Учитель церковноприходской школы. Скончался в одна тысяча девятьсот семнадцатом году.

— Мать?

— Куркова Ульяна Ивановна, домохозяйка. Умерла через два года после смерти отца.

— Образование?

— Семь классов.

— Семейное положение?

— Холост.

Следователь прихлопнул ладонью муху и брезгливо стряхнул ее на пол.

— Чем занимались до войны?

— Работал по хозяйственной части. На складе.

— Каком именно?

— На складе исподнего белья, прошу прощения за подробности. При Васильковском управлении райторга.

— Воровали, значит?

— Никак нет. Работал честно, за что был даже награжден почетной грамотой.

— А я говорю: воровал!.. Как оказался в городе?

— Получил тяжелое ранение. Лежал в госпитале. Вон же документ перед вами. Отпуск у меня…

— К какой партии принадлежите?

— Беспартийный.

— Имя жены?

— Холост.

— Год вступления в партию?

— Беспартийный.

— Воинская специальность?

— Пехота. Пулеметный расчет.

— Любимая еда?

— Борщ.

— Украинский?

— А что, есть казахский борщ?

— Вопросы задаю я. Отец посещал церковь?

— Да.

— В каком госпитале проходили лечение?

— Эшелон А-47.

— В каком полку проходили службу?..

Курков устало отвечал на одни и те же вопросы. «Допросы» шли каждый день по пять-шесть часов. Если делал ошибку в ответе, добавлялись два часа дополнительно. Потом тридцать минут на обед, двадцатиминутный отдых и — к стенду. А там — стрельба из разных видов оружия: автомат, пистолет, наган, бердан, самострел… Потом — метание ножей, топоров, вилок. Потом — борьба, бокс…

А утром снова:

— Фамилия, имя, отчество?

— Курков Александр Петрович…

— Курков, о чем задумались? — офицер положил на стол пачку сигарет, зажигалку. Встал, потянулся.

— О превратностях жизни.

— В смысле?

— В том смысле, что я еле сбежал из Совдепии, а теперь усиленно готовлюсь туда вернуться.

— Боитесь?

— Нет. Какая разница, где подыхать?!

— С такими настроениями вас могут не допустить к заданию.