В Магеллании - Жюль Верн Страница 3

Кау-джер, озабоченный состоянием раненого, едва взглянул на ягуара. Он еще раз приложил ухо к груди индейца, потом поднялся с колен и сделал несколько шагов в сторону гребня. Взобравшись на самую высокую точку, Кау-джер оглядел горизонт. Судя по всему, перед тем как спускаться, он хотел охватить взором бескрайние дали, расстилавшиеся перед ним, еще раз наполнить душу впечатлениями, воспарить, так сказать, над этим удивительным миром, зажатым между сушей и морем…

Внизу вырисовывалась причудливая путаница береговой черты, где черные скалы образовывали яркий контраст с желтым песком пляжа, обозначая границу пролива шириной в несколько лье. Противоположный берег проступал в виде неясной линии, изрезанной, насколько хватало глаз, бухтами и заливами. К востоку пролив, в его южной части, окаймляла россыпь островов и островков, их очертания выделялись на фоне небесных далей. На севере громоздились ледники; на юге простирался безбрежный океан.

Но выход из пролива не просматривался ни на востоке, ни на западе, а значит, невозможно было различить оба конца побережья, к которому обрывалась высокая и массивная скала.

Северную часть этой безлюдной земли занимали бесконечные луга и равнины, по которым текли реки. Они изливались в виде либо бурных потоков, либо водопадов, с грохотом низвергающихся со скал. На горизонте неясно рисовались скругленные очертания горной цепи, отдаленной на пять-шесть лье; ее вершины темными массами выступали на фоне ярко освещенного небосклона. В бескрайней пампе [12]выделялись темно-зеленые островки густых лесов, в которых было бы тщетно искать человеческие поселения. Сейчас, в лучах заходящего солнца, темные верхушки деревьев заалели, но уже скоро горная цепь, поднимавшаяся на западе, должна была скрыть светило.

С южной стороны рельеф обозначался значительно резче. У берегового обрыва скала поднималась вверх бесконечными уступами, а в дюжине лье от уреза воды резко вздымались островерхие пики, вонзавшиеся в небо. Ближе других к берегу находился один из шарообразных куполов с вершиной округленной формы, в чистом, разреженном воздухе он казался совсем близким. Но ни по величине, ни по высоте его нельзя было сравнить с горами, которые вырастали рядом из каменистых глыб, на мощном костяке орографической [13]системы хребтов со словно приклеенными к ним сверкающими ледниками. Эти горы поднимались до очень холодных слоев атмосферы и своими вершинами пронзали облака в шести тысячах футов над уровнем моря.

Впрочем, не создавалось впечатления, что необозримые пространства, которые открывались взору, необитаемы. Пустынны — да… необитаемы — нет! Сюда постоянно наведывались индейцы того же народа, что и раненый туземец. Они то вели оседлый образ жизни, то кочевали по лесам и равнинам, питаясь дичью, рыбой, съедобными кореньями, плодами, жили в хижинах из веток и дерна или под навесами из шкур, натянутых на колья.

На водной глади пролива глаз наблюдателя не обнаруживал ни суденышка, ни каноэ, ни пироги под парусом, и на всем побережье ни дымка — верного признака присутствия человека. Четвероногих животных здесь было не так-то и много, а гуанако, ускользнувший от лассо индейца, и ягуар, сраженный пулей Кау-джера, представляли собой скорее исключение, чем правило. Зато на пляжах забавлялись амфибии, множество пар голенастых птиц [14]поклевывали фукусовые водоросли [15], сохнущие на камнях, стаи крикливых птиц устроили свои гнезда в расщелинах скал.

В северной части равнины водились страусы нанду, менее рослые, чем их азиатские и африканские сородичи, но не менее пугливые и быстроногие. Печальное безмолвие нарушали приглушенные крики. Их издавали расположившиеся парами морские волки [16]— исключительно ловкие ластоногие, — способные взбираться по крутым склонам прибрежных скал, где их обычно подстерегали «молотильщики» [17].

Наконец, стаями, более многочисленными в воздухе, чем на земле или на поверхности воды, свистя, щебеча, наполняя округу шумом широких крыльев, проносились белые, словно лебеди, альбатросы, большие поморники с длинными цилиндрическими клювами, тираны водоплавающих птиц, длиннохвостые бакланы и другие виды лапчатоногих [18], которые резвились в последних лучах солнца, менее жарких, чем те, что лучезарное светило посылало, вставая из-за горизонта.

В час, когда все проникнуто легкой грустью, Кау-джер стоял на краю скалы, неподвижный как изваяние, и, казалось, не замечал ничего, что происходило вокруг.

Он был погружен в себя, и никто не имел права нарушить его одиночество. Ни один мускул не дрогнул на лице, ни один жест не прервал задумчивости. И вдруг с губ у него сорвалось:

— О нет! Ни Бога, ни властелина!

Эти слова в какой-то мере проливали свет на его загадочное молчание и тайные мысли.