Тайный посол. Том 1 - Владимир Малик Страница 3

Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки… Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине!

Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, покрыты гонтом [3]. На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочеными куполами сечевая церковь.

Заметив, что казаки обратили на него внимание, мальчонка поспешно сдернул шапку, поклонился и хрипло произнес:

– Добрый день, панове казаки!

– Здоров, парень! – ответил за всех Метелица. – Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев… А паны – там, – кивнул он на дома сечевых старшин. – Понял?

– Понял.

– Правда, кое-кто и из нашего брата прется в паны. Ну, да это не твоего ума дело… А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался?

– Все, все, что спросите, расскажу… А сперва вот… мне бы Арсена Звенигору найти.

Казаки удивленно переглянулись:

– Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами…

– Нет, не знаю… Надо ему кое-что передать…

Арсен вышел вперед. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже малинового жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, – не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали.

– Что ж ты хотел передать мне, хлопче? – спросил он недоумевая.

– Я из Дубовой Балки, я…

– Ты из Дубовой Балки? – подался вперед Звенигора.

Сердце у него екнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут его родные – мать, сестра, дедусь. Не случилось ли с ними чего? Может, несчастье какое? Он сжал пареньку плечо.

– Мои с тобой передали что? Как мать?

– Мать захворала. Передали, чтобы прибыл как можно скорее…

– Что с нею? Ты видел ее?

– Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.

– Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?

– Нет, вуйку [4], из Карпат я… Может, знаешь – из Смеречовки… От пана Верещаки убежал… Не слыхал?.. Злющий, аспид!.. Над бедными холопами издевается, как над скотиной!.. А нынче думаю казаковать, если примете…

Но Арсен уже не слушал парня. Лицо его помрачнело, серые глаза потемнели. Мысленно перенесся в Дубовую Балку. Заглянул в маленькую хатку-мазанку у рощи, шагнул к простой деревянной кровати, которую сам смастерил, склонился над матерью… Старался представить, какая она теперь… Должно быть, бледная, с мелкими морщинками под глазами, густые волосы рано покрылись белой изморозью седины… Что за лихоманка привязалась к ней? Или тоска по мужу, отцу Арсена, иссушила ее сердце? Застанет ли ее живой? Имел бы коня, дня за три-четыре доскакать можно!..

– Омелько, я оставляю здесь кое-что из имущества, – обратился Арсен к корчмарю, угощавшему казаков. – Может, дашь мне коня под залог?

– Ты, брат, хочешь ехать домой? – спросил Секач, слышавший разговор друга с поводырем.

– Да, проведаю родимую… Вот Омелько даст мне коня…

– А если ты загонишь его? – хитро прищурился корчмарь.

– То заплачу. Небось, дашь такую клячу, что стыдно и сесть на нее, а сдерешь, как за родного отца…

– Зачем же, дам доброго коня! Но за каждую неделю заплатишь мне по четыре злотых. Ну, по рукам?

Это, конечно, было очень дорого. Но Арсен согласился. Не топать же пешком по бездорожью, когда по утрам выпадают снежок или иней, тающие днем, и степь становится седой от росы.

– Заедешь ко мне на хутор, скажешь жинке, чтобы дала Гнедого. Она знает. А седло – в каморке, – объяснял Омелько, радуясь нежданному заработку.

– Ладно, спасибо, – кивнул Арсен в ответ, затем поклонился товариществу:

– Бывайте здоровы, други! Не поминайте лихом! До встречи! – Он поворачивался во все стороны и отвешивал поклоны захмелевшим казакам. Щеголеватый Секач, увидев латки на кожухе и жупане товарища, крикнул:

– Погоди, Арсен! Снимай к чертовой матери свои лохмотья! Негоже казаку из Сечи ехать оборванцем! Да разве кошевое товариство не может снарядить тебя как следует? Вот на, держи-ка!

Он быстро сбросил с себя тонкий синий жупан из венгерского сукна и серую мерлушковую шапку.

– Теперь не стыдно и под венец! – с удовлетворением осмотрел он товарища, натягивая на себя его поношенную одежду. А завидев Товкача, который, ничего не ведая, приближался к ним, громко крикнул: – И первому же, кто посмеет обозвать запорожца горемыкой или бедняком, заткни глотку сабелькой Товкача!

Красноречивый жест в сторону дорогой Товкачовой сабли, сверкавшей на солнце драгоценными камнями, и прозрачный намек, чтобы тот подарил свою саблю другу, вызвали среди казаков смех. Все знали пристрастие Товкача к дорогому оружию. Сам он был, пожалуй, одним из беднейших среди товарищества, ходил в лохмотьях, зато имел красивейшую саблю. Такой даже у кошевого не было.

Товкач захлопал черными воловьими ресницами, однако потихоньку стал отстегивать от пояса саблю. Нижняя губа у него задрожала.

– Я с радостью… Чего ж… Бери, Арсен! – бубнил он. – Нетто пожалею для друга?..

Все видели, что ему все-таки жалко расставаться с саблей, и потешались над плохо скрытым огорчением казака. Метелица весь трясся от смеха и огромными кулаками вытирал слезы. Его толстые мясистые щеки мелко дрожали, а белая мохнатая шапка едва не падала с головы.

– Ох-хо-хо! Сегодня ночью нашего Товкачика блохи закусают! С досады не заснет до утра!.. Брось тужить, парень, еще подвернется под твою руку какой-нибудь татарский мурза – и снова заимеешь такую же цацку! – Арсену же сказал: – А от меня, сынку, получай трубку и кисет! Кури на здоровье!

– Спасибо, батько! Спасибо, друзья! – благодарил растроганный Звенигора.

В это время на крыльце войсковой канцелярии появился джура [5] кошевого.

– Звенигора! – крикнул он. – Звенигора-а!