Таежный гамбит - Юрий Достовалов Страница 3

Через полчаса стало известно, что атака отбита по всей линии — и у коростельцев, и у егерей — и что потери ужасающие. Немцы еще какое-то время отвечали тяжелыми снарядами, но к вечеру все стихло. И до самой ночи мимо блиндажа Мизинова таскали коростельских раненых.

На следующий день Мизинов услышал, будто командующий армией был очень недоволен, говоря, что войска не желают по настоящему драться и симулируют атаки…

«Симулирует атаки! — грустно усмехнулся капитан. — Веселый разговор!»

В тот же день вечером стало известно, что послезавтра приказано атаковать гурьевцам и евтихиевцам.

«Вот оно! — пронзила Мизинова острая мысль. — Это конец. Ведь и теперь никто специально для меня не подготовит хорошую артподготовку. Может, прав Суглобов? Штыки в землю — и по домам?»

От таких мыслей, он знал по опыту, его могла отвлечь только реальная работа. На удачу, прискакал вестовой офицер из дивизии и приказал составить диспозицию. Мизинов уселся рядом с ним на почерневшую лавку под свисающей с потолка коптящей керосинкой.

Для боев всегда велась строгая очередь. В полку батальонам, а в батальонах — ротам. На этот раз батальонам приходилось идти так: первому, третьему, четвертому и второму. Мизиновский батальон был в полку первым. Из каждого батальона атаковать должно было по одной роте. Из первого батальона шла вторая рота. При успехе в прорыв должен был броситься весь полк.

Когда вестовой ускакал, командир полка отвел Евтихиевский полк на передовую, где еще недавно были коростельцы. Тут же сообщили подробности предстоящей атаки. Артиллерийская подготовка, как и в прошлый раз, начнется в шесть и продолжится почти сутки, до четырех утра следующего дня, когда ротам по часам подниматься и идти в атаку. Вторая рота занимала исходное положение в передовом окопе. После ее выхода по ходам сообщения выходят в поле, не задерживаясь, девятая, пятнадцатая и пятая.

— Таким образом, — говорил командир полка, — в указанную минуту, без всяких дополнительных приказаний, весь боевой порядок начинает одновременное движение. Между параллелями — около ста шагов расстояния.

Наутро ровно в шесть началась пальба. Погода была как на заказ — солнечная и теплая. Но на душе у Мизинова было довольно скверно, по совести сказать, в успех он особенно не верил. Если еще при позавчерашней атаке и можно было на что-то надеяться, то второй раз, да еще через четыре дня, повторять то же самое… Ничего доброго это не сулило.

Мизинов зашел на батарею Васильева. Юркий и невысокий подполковник-артиллерист, кажется, тоже понимал всю тщетность предстоящей атаки, однако, казался бодрым и суетился у накалившихся орудий. Мизинов позавидовал его самообладанию.

— О разрушении немецких окопов, Александр Петрович, голубчик, не может быть и речи, — как-то враз затараторил Васильев, едва увидел Мизинова. — Конечно, говорить это во всеуслышание не стоит, но вы-то понимаете, конечно, что трехдюймовыми пушками разрушить немецкие укрепления нельзя.

— Ну, а огневую завесу перед атакующим, как практикуется на западном фронте, вы нам устроить можете? — с надеждой спросил Мизинов.

— Нет, этого мы тоже не делаем, — развел руками Васильев.

— А по ближайшим тылам немцев, чтобы мешать им подвозить пищу, подводить свежие войска, вы можете бить? — не отставал батальонный.

— На все это, батенька, у нас не хватит ни орудий, ни снарядов. Единственно, что мы сможем сделать и сделаем, — это заставить немцев в окопах немножко обалдеть, а перед их линией прорвем проволоку. Больше ничего от нас не ждите! Уж пардоньте нас, грешных!

«Прорвать проволоку, конечно, полезно, — думал Мизинов, возвращаясь в окопы. — Однако нужно еще дойти до нее. А идти придется пятьсот-шестьсот шагов по ровному, как скатерть, полю. На каждом ротном участке как минимум четыре-шесть вражеских пулеметов, не считая скорострельного ружейного огня».

Как только началась артподготовка, немцы замолчали. Ни одного выстрела. Мизинов собрал унтер-офицеров, и они отправились в первую линию. Долго стояли и смотрели в перископы, рассчитывая и примеряя, как идти. Старались найти какие-нибудь ложбинки, лощинки, складочки, чтобы без особенных потерь пройти хоть часть пути. Сразу у окопов местность слегка понижалась, так что при самом выходе образовалось подобие мертвого пространства.

Мизинов тотчас понял, что для его бойцов это как раз живое пространство — шагов в пятьдесят ширины, а дальше бугорок и ровное поле, но над ним, вплоть до немецких линий, от стрельбы густое облако пыли, так что ничего разобрать нельзя. Удача!

В полдень привезли обед для личного состава. Мизинову налили котелок. Он поблагодарил и стал подсаживаться к разным взводам. Ему хотелось узнать настроение солдат, как говорилось, «измерить температуру»… Что они думают… Пойдут или не пойдут… И если пойдут, то как… Только сделают вид или пойдут по настоящему, от сердца…

Мизинов говорил в деловых тонах: как следует идти, по каким ходам войти во вторую линию, по каким в первую, как выходить в поле, как держаться ближе к начальству, кто кого замещает.

Отвечали ему тоже по-деловому. Иногда шутили, иногда смеялись. «Температура» казалась нормальной, а что у них на душе делалось, понять было нелегко… Раз офицеры громко своих мыслей не высказывали, то солдаты тем более, в особенности начальству.

Все-таки после этих разговоров Мизинову стало намного легче. Как-то неуловимо ощущалось, что, несмотря на три года войны, усталость, четыре раза переменившийся состав и огромную нехватку офицеров, — несмотря на все это, существует еще чувство плеча, взаимной связи, доверия, боевого товарищества, этой основы всякого хорошего войска.

«Может, и на донышке, но есть еще порох в пороховницах, — мелькнуло у Мизинова. — Живучие, хорошие, старые полки… Есть у них какой-то «грибок», который ничем не вытравишь. И нам бы только один успех! И тогда опять все было бы забыто. Опять полк был бы не хуже, чем в четырнадцатом году!..»

Артподготовка шла полным ходом. Немецкие окопы были под обстрелом уже девять часов. Но тут в первую линию зашел дивизионный адъютант. Он пригласил Мизинова посмотреть на немцев в бинокли и первым высунулся из окопа. Только Мизинов хотел предостеречь его, как «бух!» — ударил немецкий снаряд прямо в бруствер над их головами. Оба только успели нырнуть. Это был плохой знак. Ведь при настоящей подготовке, после девяти часов пальбы, люди в обстреливаемых и уже полуразвалившихся окопах, те, кто еще цел, должны переставать понимать, где правая и где левая сторона, где верх и где низ… А у них наблюдают за противником, как ни в чем не бывало. И наблюдают неплохо.

И, как подтверждение этим мыслям, случилось неожиданное. Роли словно переменились. Без особого предупреждения немцы открыли по передовому участку русских такой артиллерийский огонь, что стало просто страшно. Окопы казались сплошным столбом черной земли двухсаженной высоты. Продолжалось это минут сорок. Позже Мизинов узнал, что за время бомбардировки соседний полк потерял сорок процентов состава и для атаки был заменен другим.