Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс Страница 3

Едва Юг де Куссон оставил позади себя подъемный мост, как чудовище выскочило из леса и бросилось прямо на него. Юг не успел даже выхватить меч: огромный волк опрокинул его вместе с конем и вцепился в горло. Кровь брызнула во все стороны и тут же замерзла. Следуя обыкновению, зверь собрался было распороть ему живот и вгрызться во внутренности, но тут произошла неожиданная развязка.

Внезапно из лесу появился другой волк, такой же огромный и страшный. Он завыл, и чудище, убившее Юга, обернулось на зов. Оба зверя яростно сцепились. Второй волк был гораздо темнее первого, так что спутать их было невозможно. Он сразу же взял верх. Через несколько мгновений он разодрал горло своему сородичу и, оставив его бездыханным на трупе убитого им человека, исчез там, откуда явился. Никто и никогда его больше не видел…

Жители Куссона со священником во главе устроили крестный ход, чтобы отметить избавление от зверя. Несколько дней спустя сам герцог Бретонский вместе с епископом города Нанта почтили своим присутствием похороны героя, поскольку ни у кого это дело не оставляло сомнений: Юг де Куссон знал наверняка (как он сам намекнул в разговоре со священником), что победить чудовищного зверя в силах был не полуволк, каковым он являлся, но волк настоящий, доподлинный. И он добровольно позволил себя убить, чтобы его душа воплотилась в другом волке и вернулась отомстить обидчику.

Именно в память об этой чрезвычайной жертве один из потомков Юга де Куссона и решился изменить родовой герб. Он велел изобразить на щите другие фигуры, напоминающие о событии таинственном и священном, — подобно тому, как изначальные кресты говорили о жертвенной смерти Спасителя. Теперь герб Куссонов выглядел так: «Щит серебряный, и на нем два муравленых волка, хищных и противостоящих», то есть на белом поле два стоящих на задних лапах и обращенных друг к другу зеленых волка.

В тех краях до сих пор рассказывают, что в дни больших холодов выходит иногда из лесу большущий волк. Но те, кому случается видеть его, ничуть не боятся: они-то знают, что это воплощенная душа Юга де Куссона, их господина, отдавшего свою жизнь ради их спасения. Они лишь осеняют себя крестом да обнажают голову в знак признательности. Говорят также, что по весне, в пору волчьей течки, чей-то странный голос примешивается к хору волчьей стаи. Это голос женщины, прекрасный, как голоса певчих в церкви. Но песнь его — песнь адская, ибо это Теодора стенает в ночи о своем нечистом желании и призывает самцов стаи совокупиться с нею…

***

В 1336 году Гильому де Вивре исполнилось восемнадцать лет. В родовом замке он остался один, потеряв свою мать Бланш, когда был еще ребенком, а своего отца Шарля — совсем недавно, при весьма трагических обстоятельствах.

Случилось это в начале года, во время охоты на кабана. Зима тогда, хоть и не такая жестокая, как в 1223 году, выдалась все же очень холодной. Травить кабана по обледенелым тропам было делом отнюдь не легким. Молодой Гильом с трудом поспевал за своим отцом, многоопытным охотником, которому любая чаща была нипочем. Вот и тогда Шарль углубился в непроходимые заросли. Сын безуспешно пытался нагнать его, когда услыхал вдалеке шум борьбы и крик. Вместе с остальными своими людьми он бросился на помощь отцу, но им понадобилось больше часа, чтобы обнаружить его труп.

Шарль де Вивре сумел затравить очень крупного кабана. Человек и зверь, оба раненые, проделали вместе не одну сотню метров. Шарль все еще цеплялся рукой за отрубленную кабанью голову, в то время как копыто животного глубоко вонзилось ему в живот. И тот и другой были уже охвачены трупным окоченением; чтобы снять перстень со львом, Гильому де Вивре пришлось отрезать своему отцу палец. Никому другому он не решился доверить эту задачу, несмотря на глубокий ужас, который сам испытывал, выполняя ее.

Почти не зная своей матери, Гильом де Вивре получил воспитание сугубо мужское. Отец растил его сурово, как будущего рыцаря. Впрочем, достаточно было лишь взглянуть на него, чтобы понять: он создан более для воинских забав, чем для книжной премудрости, скорее для войны, нежели для молитвы. Гильом, хоть и не имевший пропорций своего предка Эда, был, тем не менее, красив и силен, с широкими плечами, мощными руками и ногами. Правда, волосы его были не рыжими, а белокурыми, но зато такого яркого оттенка и такие блестящие, что придавали всему его облику что-то солнечное.

Любопытно, что взгляд и улыбка этого здоровенного парня составляли заметный контраст его силе и, как можно было догадаться, таящейся в нем боевой ярости; взгляд голубых глаз был мягок, а улыбка временами почти робкая. Пока что сила и слабость — надолго ли? — еще уживались в нем, как оно частенько бывает в эту быстротечную пору — восемнадцать лет.

В сущности, для Гильома, единственного носителя имени де Вивре, оставшегося без родителей, без братьев и сестер, имела значение только одна вещь — быть достойным перстня, который перешел к нему после трагической гибели отца, и покрыть его славой. Для этого он назначил себе точный срок, которого и дожидался с нетерпением: 24 июня 1336 года, Иоаннов день, когда в Ренне устраивали турнир, на который съезжался весь цвет бретонского рыцарства.

***

В том же году носителю имени де Куссон исполнилось двадцать восемь. Звали его Ангерран. Так же, как и Гильом де Вивре, он потерял обоих родителей: мать умерла, дав жизнь его сестре Маргарите, а отец — несколькими годами позже. Но на этом их сходство с Гильомом де Вивре не кончалось: физическим обликом они очень напоминали друг друга. Не унаследовав ничего из волосатой черноты своего предка Юга, белокурый Ангерран де Куссон обладал красотой и атлетическим сложением. В плане же духовном он был совершенным образцом рыцарских добродетелей, соединяя в себе храбрость с верностью и набожностью.

Главной заботой Ангеррана стала его юная сестра Маргарита. Будучи старше на десять лет, именно он после смерти отца занимался ее воспитанием. По той же причине Ангерран, давно вышедший из юношеского возраста, все еще не был женат.

Сказать, что Маргарита доставляла ему много хлопот, значит сильно приуменьшить истину. Если для самого Ангеррана два муравленых волка были всего лишь олицетворением славной легенды, украшением их фамильного герба, то отнюдь не то же самое значили они для его сестры. С самого раннего детства она была зачарована семейным преданием; едва научившись говорить, она уже твердила имена Юга и Теодоры, а, научившись ходить, сразу же захотела отправиться в лес на их поиски. Причем, надо заметить, сделать это она намеревалась на четвереньках, ибо несколько лет подряд, несмотря на все угрозы и мольбы своего брата, упрямо отказывалась принять вертикальное положение.

В конце концов, Маргарита де Куссон все-таки пошла на двух ногах, как подобает девочкам (и человеческим существам вообще), но это ничуть не отвратило ее от исполнения своего замысла. Напротив, именно для того, чтобы лучше его осуществить, она в возрасте шести лет изъявила желание научиться ездить верхом.

Брат согласился, надеясь, что физическая активность изгонит навязчивые идеи. Надежды не оправдались. Девочка быстро стала искусной наездницей и начала пропадать в нескончаемых верховых прогулках по лесу, из которых возвращалась лишь вечером, иногда ночью, а случалось, и утром следующего дня.