Бастард де Молеон - Александр Дюма Страница 3

— Неужели он сдался? — воскликнул метр Жан, который слушал рыцаря с таким интересом, что даже дрожал от удовольствия.

— Да нет же, — сказал мессир Эспэн, — на самом деле он ему ответил: «Сдаваться мальчишке? Я покрыл бы себя позором… убивай, если сможешь!»

«Ладно! Тогда сдавайтесь моему дяде Эрнотону де Сент-Коломбу, он храбрый рыцарь, а не мальчишка, вроде меня», — согласился юноша.

«Не сдамся ни твоему дяде, ни тебе, — глухим голосом ответил Монах, — ведь не подоспей ты, на моем месте был бы твой дядя… Наноси же удар! Я ни за что не попрошу пощады!»

«Что ж, раз не хочешь просить пощады, тогда берегись!» — сказал юноша.

«Еще посмотрим, — произнес Монах, пытаясь вырваться, подобно гиганту Энкеладу, который хотел сбросить с себя гору Этну. — Еще посмотрим!»

Но напрасно он напрягал все свои силы: обхватив юношу руками и ногами словно двойным железным кольцом, одолеть его он не смог. Тот не уступал и одной рукой придавил монаха к земле, а другой выхватил из-за пояса длинный узкий нож, который воткнул ему под нагрудник. И все тут же услышали приглушенный хрип. Монах дернулся, напрягся, приподнялся, но так и не смог сбросить вцепившегося в него юношу, все глубже вонзавшего свой нож; вдруг сквозь решетку забрала Монаха противнику в лицо брызнула кровавая пена. И стало ясно, что эти почти сверхчеловеческие усилия Монаха — конвульсии агонии. Но бойцы не отпускали друг друга; казалось, что юноша повторяет все движения умирающего. Словно змея, что, обвив тело жертвы, душит ее, победитель поднимался, обмякал, напрягался вместе с побежденным, дрожал его дрожью, лежал на нем до тех пор, пока Монах не дернулся в последний раз и его хрип не перешел в предсмертный вздох.

Тогда юноша встал, утирая лицо рукавом куртки, а другой рукой стряхивая кровь со своего маленького ножа, похожего на детскую игрушку, которая, однако, позволила столь жестоко убить человека.

— Разрази меня Бог! — воскликнул аббат, забывая, что восторг чуть было не привел его к богохульству. — Неужели, господин Эспэн де Лион, вы не назовете мне имени этого юноши, чтобы я мог внести его в мои анналы и навсегда запечатлеть в книге истории?

— Зовут его бастард Аженор де Молеон, — ответил рыцарь, — и вы полностью внесите это имя в ваши, как вы говорите, анналы, мессир Жан, ибо носит его отважный воин, который вполне заслуживает подобной чести.

— Но, вероятно, он известен не только этим поступком, — сказал аббат, — и в жизни своей совершил другие подвиги, столь же славные, как и его первое деяние.

— Ну, конечно! Ведь через три или четыре года после этого он уехал в Испанию, где провел около пяти лет, сражаясь с маврами и сарацинами, и вернулся оттуда без кисти правой руки.

— Ох! — горестно вздохнул аббат; вздох этот выражал сочувствие несчастью победителя Монаха де Сен-Базиля. — Вот уж горе так горе, ведь столь храбрый рыцарь наверняка был вынужден отойти от ратных дел!

— Да нет, совсем наоборот, вы глубоко заблуждаетесь, господин Жан, — ответил мессир Эспэн де Лион. — Ведь вместо отрубленной кисти он велел сделать себе железную ладонь, которой держит копье не хуже настоящей руки. Кроме того, он может держать в ней палицу и, говорят, наносит такие сильные удары, что получившие их уже не поднимаются.

— А нельзя ли узнать, при каких обстоятельствах он потерял кисть? — спросил метр Жан.

— К сожалению, этого я не могу вам сказать, сколь бы ни хотелось мне сделать вам приятное, — ответил мессир Эспэн. — Сам я не знаком с этим отважным рыцарем, а те, кто его знает, даже уверяли меня, что им тоже ничего об этом не известно; никогда он никому не хотел рассказывать об этих днях своей жизни.

— Значит, господин Эспэн, я совсем не буду упоминать о вашем бастарде, — сказал аббат, — ибо не хочу, чтобы люди, которые будут читать написанную мною историю, задавали себе тот же вопрос, что и я, не получая на него ответа.

— Черт возьми! — воскликнул мессир Эспэн. — Я расспрошу людей, постараюсь кое-что разузнать. Но для начала, метр Жан, поставьте на этом крест, ибо я сомневаюсь, чтобы вам когда-нибудь удалось об этом узнать даже от самого Молеона, если вам доведется его встретить.

— Так, значит, он еще жив?

— Жив и воюет по-прежнему.

— С железной рукой?

— С железной рукой.

— Ах! — воскликнул мессир Жан. — Мне кажется, я отдал бы свое аббатство за то, чтобы встретиться с этим человеком и чтобы он согласился поведать мне свою историю. Но, мессир Эспэн, вы все-таки закончите свой рассказ и сообщите мне, что сделали обе стороны, когда Монах был убит.

— Смерть Монаха положила конец сражению. Рыцари хотели вернуть украденные стада и своего достигли. Кстати, они знали, что после смерти Монаха знаменитый лурдский гарнизон, гроза всей округи, станет наполовину менее опасным, потому что часто вся сила гарнизона или войска заключается в одном человеке. Было условлено, что каждая из сторон заберет своих раненых и пленных, погибшие будут достойно похоронены.

Эрнотона де Сент-Коломба, совершенно израненного, увезли; мертвых погребли на том месте, которое топчут копытами наши кони. А чтобы столь отважный воин, как Монах, не был погребен вместе с простолюдинами, ему вырыли могилу по ту сторону высокой скалы, которую вы видите в четырех шагах от нас, и поставили там каменный крест с его именем, чтобы паломники, путешественники и доблестные рыцари могли, проезжая мимо, прочесть молитву за упокой его души.

— Пойдемте к тому кресту, мессир Эспэн, — предложил аббат, — и я от всей души прочту «Отче наш», «Ave, Maria» и «De Profundis»…

И, как бы подавая пример рыцарю, аббат сделал знак слугам подъехать ближе, бросил поводья лошади служке и спрыгнул на землю с нетерпением, которое свидетельствовало, что, когда речь заходила о делах рыцарства, славный летописец сбрасывал половину своих лет.

Мессир Эспэн де Лион поступил так же, и оба направились к указанному месту. Но, обойдя скалу, остановились.

Какой-то рыцарь, о чьем присутствии они даже не подозревали, стоял на коленях перед крестом; он был укутан в широкий плащ, под жесткими складками которого угадывалось полное воинское облачение. Голова его оставалась непокрытой, шлем лежал на земле, а в десяти шагах позади него, скрытый скалой, находился всадник в доспехах, который держал в поводу снаряженного словно для боя коня своего господина.

Рыцарь был мужчина в расцвете сил, лет сорока шести-сорока восьми, смуглый, как мавр; густые волосы и пышная борода были цвета воронова крыла.

Оба путника на мгновение замерли, разглядывая мужчину, который застыл, словно изваяние, воздавая могиле Монаха долг благочестия, каковой и они намеревались исполнить.

Неизвестный рыцарь, казалось, пока молился, не обращал никакого внимания на вновь прибывших, потом, закончив молитву, он, к огромному их удивлению, левой рукой осенил себя крестным знамением, учтиво кивнул им головой, снова надвинул шлем на загорелый лоб, сел, не распахнув плаща, на коня, обогнул выступ скалы и удалился в сопровождении оруженосца, еще более поджарого, рослого и смуглого, чем хозяин.