Обречённый странник - Вячеслав Софронов Страница 3

— Подай сюда образ, — приказал он.

— Зачем? — не понял Иван.

— Подай мне образ! Кому говорю, — было видно, как тяжело дается ему разговор, но он держался и тянул руку в сторону иконы, висевшей на противоположной стене. — Клясться станешь мне на образе, что дурь свою из башки выбросишь и забудешь про свои рудники и прииски.

На шум вбежала Варвара Григорьевна, вслед за ней шагнул в спальню и полковник Угрюмов, с удивлением глядя на отца и сына, показалась в дверном проеме прижавшая руки к груди Антонина.

— Ляг, Васенька, ляг, — бросилась Варвара Григорьевна к постели, — чего расшумелся, послали за батюшкой уже, Катенька сама пошла. Ложись, миленький.

— Не лягу! — закатил глаза под лоб Зубарев–старший. — Пущай он мне перед смертью слово даст, последнюю волю мою исполнит: про прииски свои забыть, — и, не договорив, он упал на подушки и потерял сознание.

— Иди, Иван, иди, — чуть ли не силой вытолкнула Варвара Григорьевна сына из спальни, — а ты, Димитрий, помоги мне его уложить поудобней. — Ишь, расходился, Аника–воин, — покачала она маленькой головой, подхватив мужа за плечи и подтягивая его вверх.

Иван, весь бледный, продолжая держать сенатскую бумагу в руках, вышел в небольшой коридорчик, соединяющий меж собой жилые комнаты. Тут, возле большой, обитой железом печи, стояла растерянная Антонина, потянулась к нему, шагнула навстречу и заплакала, припав к груди.

— Ты хоть чего ревешь? — раздраженно отодвинул ее от себя Иван. — Али виновата в чем?

— Прости меня, Вань, ребеночка нашего не сберегла, прощения мне нет за это никакого, — сквозь слезы проговорила она.

— Твоей вины в том нет, — вздохнул Иван и легонько провел ладонью по ее мокрой щеке, — на исповеди была? Вот и ладно, — успокоил, как мог, жену и, полуобняв за плечи, повел на кухню, куда скоро пришли мать и крестный. — Как он там? — спросил, кивнув в сторону спальни.

— Плох, — покрутил седой головой Угрюмов, — долго не протянет. А мать, настрадавшись за последние дни, при появлении в доме мужчин, ощутив поддержку, вдруг успокоилась, слезы перестали течь непрерывным потоком по ее лицу, и она села в теплый угол возле печки, где любила обычно сидеть зимними вечерами, когда все расходились по своим комнатам, и неожиданно проговорила:

— Зима, видать, нынче студеная будет, по всем приметам выходит.

Хлопнула входная дверь, и послышалось тихое покашливание незнакомого мужчины. Иван выглянул в прихожую, увидел местного священника — отца Порфирия, который нынче венчал их с Тоней, за ним стояла Катя, держала в руках какой–то узелок. Иван вернулся на кухню, взял с полки новую свечу, зажег ее от стоящей на столе и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— На чердак схожу, — и ушел, а вслед за ним уплыла и длинная тень его коренастой, плотно сбитой фигуры.

— К голубям своим пошел, — вздохнула мать.

Отец умер через день, в пять часов утра. Тихо и мирно, не приходя в себя. Ивану так и не удалось продолжить начатый с ним разговор. Хотя… отец и так успел высказать свое предсмертное желание, чтоб сын выбросил из головы эти прииски, не дурил, а занялся, как и он, торговым делом.

Стоял хмурый декабрьский день, когда траурная процессия в несколько десятков человек вышла со двора Зубаревых. Четверо парней несли гроб на руках, впереди шли женщины из соседок и раскидывали через каждые два–три шага еловый лапник. Иван с матерью и сестрой Катериной шли позади гроба, сосредоточено глядя себе под ноги. Варвара Григорьевна не выпускала из рук платка, всхлипывала, отирая беспрестанно льющиеся слезы, и что–то неслышно шептала. На похороны приехал и Андрей Андреевич Карамышев, правда, без жены, оставив ее при хозяйстве в деревне. Он поддерживал под руку Антонину, которой, как казалось Ивану, труднее всего далась эта смерть. Братья Корнильевы шли в один ряд, сняв с головы богатые шапки, торжественно неся их перед собой, уже одним этим показывая свою значимость и важность.

Михаил Григорьевич накануне намекнул Ивану, что он вкладывал деньги вместе с его отцом на закупку партии сукна. Продавать должен был Василий Павлович Зубарев в своей лавке, и все расчеты вел он. Теперь трудно было разобрать, где чей товар, и Михаил Григорьевич предложил Ивану доторговать сукном, а уж потом поделить выручку. Иван согласился. Если бы Корнильев предложил купить или даже забрать отцовскую лавку, он пошел бы и на это. Ивану же нужны были деньги на новую экспедицию к башкирцам, да еще и старые, привезенные им ранее, образцы руд требовалось выплавить, узнать, на что они годятся, а для этого требовался мастер–рудознатец, который задаром работать на него не станет.

Процессия меж тем дошла до ворот Богоявленской церкви, навстречу вышел пожилой диакон и торопливо раскрыл обе половины тяжелых кованых дверей.

Пока шло отпевание, Иван несколько раз выводил мать на улицу, давая подышать ей свежим воздухом. К храму все подходил и подходил окрестный народ, женщины осторожно целовали Варвару Григорьевну во влажную щеку, мужчины кланялись Ивану и, сняв шапки, входили внутрь. К концу службы собрался почти весь приход, желая проводить в последний путь всем известного купца и соседа Василия Павловича Зубарева.

До подъема на гору гроб несли на руках, а там положили на сани, застеленные широким бухарским ковром, привезенным все теми же Корнильевыми. Когда лошадь поднялась почти до половины взвоза, навстречу похоронной процессии неожиданно вылетел из–за поворота небольшой возок, которым управлял Василий Пименов. Был он без шапки, в тулупе нараспашку, и, похоже, уже с утра успел где–то хорошо принять.

— А я уже почти к самому кладбищу сгонял! — почти с радостью закричал он.

— Ишь ты, надрался уже, — неодобрительно проговорил Федор Корнильев.

— Перекладывайте гроб ко мне на санки, — предложил вдруг Пименов. — Я своего дружка милого рысью домчу.

— Да он что, совсем пьян? — послышались голоса из толпы. К Пименову, важно ступая, подошел Михаил Корнильев и что–то долго втолковывал ему. Тот не соглашался, не желал уступать дороги, а потом вдруг не сдерживаясь заплакал, заревел как–то басом и крикнул, размахивая кулаками:

— Он меня, покойничек–то, при жизни, ох, как шибко обидел! Да я мужик простой, зла долго не держу. Чего отец заварил, то сынку его расхлебывать придется. Дочку–то мою соломенной вдовой оставил!

Ваську Пименова, в конце концов, отвели в сторону, процессия тронулась дальше, а он еще долго всхлипывал и кричал что–то вслед, выкидывая вверх то одну, то другую руку. Иван покосился на Антонину, она была словно в забытье и, казалось, не обратила никакого внимания на непредвиденную остановку. Зато Андрей Андреевич Карамышев несколько раз глянул на Ивана и, повернувшись, что–то спросил у Федора Корнильева. Тот на ухо ответил ему, и на этом все, вроде как, и закончилось.

На самом подъеме в гору, на крыльце губернаторского дома стоял с обнаженной головой сам Алексей Михайлович Сухарев. Он поклонился процессии, но не подошел, а, чуть выждав, когда она пройдет мимо него, вернулся обратно в дом.