Тобол. Мало избранных - Алексей Иванов Страница 30

В Чилигино отец Авдоний стал уже главнее Лупана; он собрал сход на площади возле заброшенной церкви. Некошеная густая трава была полна воды от прошедшего дождя, и раскольники промокли по колено.

— Наш закров боле не тайна, братья, — объявил Авдоний.

— Старый Ремез нас не выдаст, — возразил Хрисанф. — Злоухищрений он не имеет, хоть и никонианин.

Хрисанф, старый зодчий, не забыл свои долгие разговоры с Семёном Ульянычем, тобольским архитектоном.

— А ты, брате, сказал ему о том изъяне в его храмине, от коего сей вертеп вборзе обвалится? — напомнил Авдоний.

Он имел в виду разлом в подвальном своде ремезов-ской церкви.

— Не сказал, — мрачно ответил Хрисанф.

— Ты ему не услужил, а векую он тебе услужит?

— Ремезы не смолчат, — поддержал Авдония Мисаил. — Небось, воевода уже готовит войско против нас.

— Пора гореть, — сурово произнёс Авдоний, внимательно оглядывая толпу раскольников. — Еде ли чей дух в нестоянии?

Раскольники молчали. Над ветхой кровлей церкви, над тесовым шатром звонницы, мокрыми после грозы, со стрёкотом носились стрижи, испуганные недавним громом. В промытом небе висели тучи: те, что не пролились, были сырые и синие, а пустые облака светились изнутри алым пламенем заката.

Епифания тоже была на сходе, как и многие чилигин-ские бабы. Она смотрела на жёсткое, беспощадное лицо Авдония, слышала его приговор, но не понимала, хочет ли она покинуть эту жизнь. Она ведь и не испытала её, этой жизни: она не жила, а лишь в скорбях искала своего возлюбленного. А возлюбленный искал истину. И ежели он прорвался сквозь немыслимые беды и терзания, значит, он нашёл то, что искал. Все эти годы он брёл по горло в погибели, но не отдался ей, — значит, ему нужна была не погибель. Надо ему верить, хотя от его приговора у Епифании подкашивались ноги.

С Ильина дня Авдоний начал готовить Корабль.

Возле церкви скосили траву и на глаголь повесили било — железную доску с молотком, чтобы трижды в день призывать людей на моления; колокола-кампаны в расколе были запрещены. Моления вёл сам Авдоний. Брат Сепфор сколотил для него престол, а у чилигинских мужиков нашлись припрятанные с дедовских времён ветхий антимис, Евангелие дониконова письма и мятый оловянный потир. Авдоний по памяти читал ектении, стихиры и зачала из посланий святых апостолов, а братья и чилигинцы пели. Моления удерживали паству в решимости на огонь.

Чилигино оставило прежние крестьянские заботы. Бабы сидели по домам и стучали кроснами — ткали холсты и шили саваны. Мужики нарубили в перелесках тонких сухих дров и хвороста; дровами заполнили под-клет заброшенной церкви, а хворостом и сеном обложили стены. Днями напролёт звенела работа в кузнице: чилигинский кузнец вместе с братьями Хрисанфом и Елиафом перековывали косы и серпы на оружие и ладили «железное утвержденье» — решётки на окна церкви, скобы и крюки. Храм надобно было укрепить, чтобы в час горения никониане не прорвались в него снаружи, а насмертники не вырвались бы изнутри. Меж подворий мужики вкапывали частоколы: здесь они будут держать оборону от никонианского войска, пока не придёт время отступить в храм — в «згорелый дом» — и зажечься.

Брата Мисаила, брата Саула и брата Навина Авдоний определил в попречники: они будут спорить со стратила-тами никониан, будут обвинять в богохульстве и требовать ответов, которых и у самого Никона не имелось. Для попречников Авдоний списал на бумагу когда-то заученные им избрания из челобитной суздальца Никиты Добрынина, что никонианами был прозван Пустосвятом; Никита с пером в руке прочёл Скрижаль и Никоновы книги новопечатные и всю ересь из них выковырял. Никто ещё лучше Никиты не обличал отступников, а сам суздальский поп за правду своих слов заплатил усекновением главы. Словом, попречники прениями остановят воинство никониан, и насмертники успеют собраться в «згорелом доме».

А потом Авдоний начал пострижения: мужики и бабы, парни и девки вступали в иноческий чин и получали новые имена, и это было главным — до гари, конечно, — отречением от мира. Чилигинцы принимали игуменство Авдония, отказывались от хозяйства, супружества и родства. Епифания видела, как глупые девки ревут под ножницами, вместе с косами теряя надежду на замужество и будущих детей. Но отец Авдоний утешал:

— Оно на благо, милые. Чем боле грехов — тем доле гореть, мучиться. А вы ныне стали чистые, как ангелицы, сгорите вмиг, словно пушинки.

Сам Авдоний и братья его приняли постриг ещё на пути в Тобольск — в Соликамске, в подвале Соборной колокольни, куда по тайному ходу пролез старичок отец Мелетий, настоятель усольской киновии.

…Однажды вечером Епифания услышала тихий разговор отца Авдония с братом Мисаилом. Мисаил задержал Авдония у крыльца.

— Помнишь, отче, Корабли на Палеострове? Ты сам о них нам поведал.

— Как не помнить?

— Чёрный дьякон Игнатий отослал с первого Корабля своего выученика Омелия Повенецкого. Вторым был Корабль кормчего Пимена. А Омелий пособил кормчему Герману и вознёсся толие на третьем Корабле.

— К чему ты клонишь, брате? — насторожился Авдоний.

— Отдай кормило мне, я буду кормчим в Чилигино, — горячо зашептал Мисаил. — А ты беги. По Тоболу, по Ишиму и далее вглубь Сибере другие тайные деревни ести. Сколь много иных Кораблей ты воздвигнешь, отче, ежели от сего Корабля уклонишься? Зачем тебе гореть? Ты на земле нужен!

— Я подумаю, — глухо ответил Авдоний.

В эту ночь Епифания не могла уснуть. Неужели отец Авдоний уйдёт из Чилигино? Неужели возлюбленный предаст её пламени, а сам останется?

Авдоний разбудил её ещё до рассвета.

— Сестрица, поспеши по избам, где наши братья, — еле слышно приказал он, — повели от меня на моление с дрекольем быти.

Гулкие удары в било раскатились по улочкам Чилигино. Сонные люди потянулись на утреннее служение. Сепфор, Навин, Урия, Хрисанф и Саул несли в руках дубинки и обломки жердей. И Авдоний тоже пришёл с крепкой палкой — древком от косы. Он принялся раздвигать толпу, освобождая место.

— Брате, станьте по кругу, станьте по кругу, — говорил он.

— Что ты задумал, отче? — не понимал Хрисанф.

— Мисаиле, поди предо мною, — распорядился Авдоний.

Мисаил вышел на пустое пространство среди толпы. Он недоумённо оглядывался. Авдоний поднял руку, призывая к вниманию.

— Ответи мне, друже, — сурово сказал он, — векую ты в ту нощь, егда мы с братиями вас из полона от степняков выручали, не заколол Ремеза?

— Духу недостало, отче, — Мисаил виновато опустил голову. — Грешен.

Епифании почему-то сделалось тревожно.

— А векую Ремез тебя не заколол? — потребовал объяснений Авдоний. — Ибо же ты о нем бы мне рек, а я бы его вживе не выпустил.

— То у Ремеза спрашивать надобно.

Авдоний распрямился и свысока посмотрел на толпу чилигинцев.