Митридат - Виталий Гладкий Страница 33

Завидев друзей, Митридат осадил скакуна и посмотрел на обугленный молнией дуб в три обхвата, под которым стоял глубоко вросший в землю алтарь кровавого бога варваров. Там, среди голых ветвей, трепетал на ветру лоскут пурпурной ткани. Это был условный знак, означавший, что Диофант со своим небольшим отрядом уже здесь, притаился в засаде.

Митридат властным жестом остановил телохранителей, собравшихся как обычно, взять его в кольцо.

— Слушайте! — зычно выкрикнул он. — Вы останетесь здесь. Дальше я поеду с ними, — показал на друзей. — Разожгите костёр и ждите нас с добычей.

— Господин, по приказу царицы мы должны сопровождать тебя везде, — лохаг, начальник телохранителей, тронул поводья и подъехал к царевичу.

— Я не привык повторять дважды, — Митридат холодно посмотрел в недобро прищуренные глаза лохага. — Вы мои телохранители и обязаны повиноваться в первую очередь мне.

— Мы присягали царице Понта и её приказ для нас — закон, — с вызовом сказал лохаг.

«Видят боги, я хотел сохранить им жизнь, — с сожалением подумал Митридат. — Нити их судеб уже оборваны. Но они об этом, увы, не догадываются. Упрямые глупцы. Да сбудется предначертанное…» И царевич резко вскинул правицу вверх.

Из чащобы позади капища выметнулись всадники. Закованные в чёрные железные панцири, в гривастых шлемах с забралами, скрывающими лица, они показались суеверным наёмникам божествами гор. Засвистели дротики, и два киликийца свалились на землю, сражённые наповал.

— Куда?! Назад! — вскричал, обнажая меч, лохаг, опытный воин, увидев, как ошеломлённые внезапным нападением наёмники стали поворачивать коней, чтобы спастись бегством.

Опомнившись, киликийцы сомкнули строй — нападающих было немного. Заскрежетали мечи, звонким эхом откликнулись скалы на удары по щитам — закованные в железо всадники молча обрушились на телохранителей.

Рубка была короткой, но страшной. Широко раскрыв глаза, Митридат следил за Диофантом; он узнал его по скакуну необычной, редкой в Понте масти — игреневой. Начальник царской хилии опрокинул одного наёмника на землю вместе с конём, второго разрубил почти до пояса, а третьего оглушил ударом щита по голове.

Не выдержав напора железных всадников, киликийцы в страхе бросились врассыпную. И тут раздались зловещие посвисты — Гай, Паппий и Гордий, выбрав удобную позицию на пригорке, почти в упор расстреливали наёмников из мощных, дальнобойных луков, чьи стрелы пробивали даже панцири катафрактариев [162].

Лохаг киликийцев, щит которого напоминал спину дикобраза, столько стрел впилось в трёхслойную буйволиную кожу, поднял жеребца на дыбы и, увернувшись от меча Диофанта, в мгновение ока оказался возле Митридата.

— Умри и ты! — хрипло взревел он и молниеносно ткнул коротким персидским акинаком в грудь царевича. — Я поклялся отправить тебя в Эреб, змеёныш, и держу слово!

Клинок распорол хламиду Митридата, но только скользнул по двойной кольчуге, скрытой под одеждами.

Царевич, возбуждённый впервые увиденным настоящим сражением, оскалился, как волчонок, схватил притороченный к седлу топорик и метнул его, целясь в голову лохага. Киликиец успел поднять щит, и серповидное лезвие топорика, срубив несколько стрел, застрявших в толстой коже, только чиркнуло вскользь по скуле наёмника. Обезумевший от ярости убийца поднял акинак над головой Митридата, но опустить не успел — кто-то из закованных в железо всадников на полном скаку выпрыгнул из седла и коршуном налетел на лохага. Они оба свалились под копыта коней; сверкнуло лезвие ножа, и торжествующий крик слился с предсмертным стоном.

— Хайре [163], Митридат, царь Понта! — сорвал с головы шлем спаситель царевича и поклонился.

Это был таксиарх Неоптолем, богатырского роста и телосложения юноша.

— Услуга, только что оказанная тобой, не будет забыта, — с достоинством сказал Митридат, огромным усилием воли стараясь сохранить невозмутимый вид и потушить внезапно вспыхнувший в душе огонь тщеславия — царь Понта!

— Посмотрите! — неожиданно вскричал Гай, указывая на дорогу.

Со стороны Синопы скакал отряд вооружённых всадников, сверкая ярко начищенными бляхами щитов. Их количество определить было невозможно — клубы пыли, поднятые копытами коней, скрывали едущих позади.

— Уходите в горы! — встревоженный Диофант подошёл к царевичу. — До встречи, Митридат. Мы будем тебя ждать, — он поклонился. — Пусть Дионис хранит тебя.

— А вы как? — спросил царевич.

— У нас есть надёжное убежище. Там нас не найдут. А к вечеру возвратимся в Синопу…

Усталые, загнанные скакуны едва плелись. Багровый закат уже зажёг верхушки деревьев неярким осенним пламенем. Дул лёгкий ветерок, и Митридат с наслаждением подставил разгорячённое лицо под упругие воздушные струи. Его янтарные глаза с надеждой смотрели вдаль — там, за мрачными лесными дебрями, вставали фиолетово-синие громады гор Париадра [164].

Ковыльные степи Таврики [165] в месяце скирофорионе [166] напоминают хламиду бедного хейромаха [167]. Солнце выжгло в зелёном травяном покрове многочисленные рыжие проплешины, с высоты птичьего полёта кажущиеся заплатами, наложенными на полуистлевшее рубище. Знойное безмолвие после полудня на человека, непривычного к «скифской равнине» (так называют степи жители Херсонеса), производит впечатление огромного нутра плавильной печи. Пышущий жаром небесный свод временами опускается так низко, что путник явственно ощущает его неимоверную тяжесть. Не шелохнётся ни одна былинка, не подаст голос притомившийся жаворонок, длинноногий заяц не рассыплет свои торопливые следы по песчаным отмелям пересохших до самого дна речушек. Всё живое и неживое затаилось, замерло в ожидании вечерней прохлады. Сколько видит глаз — равнина мертва, бездыханна.

Но что это? — лениво закивал метёлками ковыль, и косматое существо, похожее на небольшого медведя, взобралось на пригорок. Безрукавка из лохматой овчины мехом наружу не могла скрыть широких плеч; под нею виднелась рубаха из тонкой замши, заправленная в кожаные штаны. Человек присел на корточки и внимательным взглядом окинул степь. Его раскосые чёрные глаза поблескивали остро и тревожно, но широкоскулое обветренное лицо было неподвижным и бесстрастным.