Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан Страница 38

Внезапно я понял, почему вооруженные люди, жаждущие отомстить нам за своего вельможу, не выбежали из крепости, как вода из дырявого ведра. Они были слишком заняты сотней других дел и попросту не заметили, что творилось за северной стеной их помойной ямы.

Город кишмя кишел торговцами, ремесленниками и рыбаками, нищими и шлюхами. Пьяница с изрытым оспой лицом, проходя мимо, повалился на меня, а когда я его оттолкнул, промычал какое-то ругательство.

– Хочешь, подержу? – спросил Пенда, кивая на шляпу, полную серебра, которую я нес в левой руке.

– Сам справлюсь, – сказал я, обороняя свою ношу, и сжал ее еще крепче.

Серебра в шляпе хватило бы на славную кольчугу и недурной меч. Если б я потерял такое богатство, мне бы не поздоровилось.

– Сколько душ! – вздохнул Эгфрит так, будто считал себя в ответе за них или же сочувствовал тому, кому досталась эта доля.

Деревянные прилавки скрипели под тяжестью всевозможных товаров. Здесь продавался превосходный мех бобра, выдры, куницы, лисы и медведя. Продавались изделия из глины, стекла, металла и оленьего рога (гребни, рукояти ножей и мечей). Продавались золотые, серебряные и янтарные броши, кольца, ожерелья. Лари ломились от мяса, овощей, трав, пряностей и золотистого сладкого меда. В этом котле – шумящем, шевелящемся и источающем резкие запахи – у меня пошла кругом голова. Пенда уже болтал с темноволосой шлюхой: у нее был всего один зуб, однако предполагалось, что намалеванные щеки и оголенные прелести восполняют этот недостаток. Пенду, во всяком случае, он не смутил. Англичанин держал шлюху обеими руками за грудь, сжав губы так, будто взвешивал зерно и прикидывал, не лишнего ли заломил торговец. Отец Эгфрит был занят тем, что упражнял свою латынь на богато одетом торговце лошадьми, и потому не попытался наставить сакса на путь истинный.

– С чего же, Хель меня побери, нам начать? – спросил я и почесал бородку, думая, как бы протиснуться сквозь жужжащую толпу перепачканного люда.

– Ты что, парень, оставил мозги между ног своей красотки? – Пенда попрощался с однозубой, шлепнув ее по заду. Она плюнула в него и гневно удалилась. – Неужто не знаешь, с чего начать, тупоголовый ты язычник? – Он усмехнулся. – Разумеется, с таверны! Плохо, что мы не знаем языка этой страны. А еще хуже, что нам придется как-то объясняться с франками, когда глотки у нас точно сушеная сельдь.

Я взглянул на Эгфрита. Монах оставил наконец в покое торговца лошадьми, и я ждал от него призывов к усердию и благонравию, однако он, возвысив голос над гулом толпы, весело произнес:

– Верно говорит Пенда. Капелька вина поднимет наш дух.

– Вина? – переспросил я.

Прежде я слыхал о таком питье, но отведать его мне еще ни разу не доводилось. Вино пили только богачи.

Не ответив мне, Эгфрит и Пенда двинулись вперед. Народ невольно расступался перед англичанином, в котором каждый дюйм источал воинственность и внушал страх; ну а монах легко петлял в толпе, как куница, бегущая по полю крепкого зеленого ячменя. Я пошел за ними, вцепившись в Сигурдово серебро так, будто это была одна из бесценных железных рукавиц Тора.

Трое мужчин держали старого коня, который закричал, когда толстая женщина перерезала ему жилу на шее. Рядом тихо ждали смертного часа две потрепанные собаки, пока хозяин точил нож. Была осень, а в эту пору люди решают, кто из животных сожрет в ближайшие месяцы больше корма, чем сможет отработать за оставшуюся жизнь. Старой и хворой скотине предстояло очутиться в котлах, и к разнообразным запахам душного города неизменно примешивался запах свежей и тухлой крови.

Мы прошли по ветхому полусгнившему настилу между тесно стоящими домами. Одни были из глины с соломой, другие – из глины и деревянных балок. Все они пускали желто-коричневый дым через старые тростниковые крыши. Седовласый воин сидел в грязи, держа в руках миску с тремя мелкими серебряными монетами на дне. Обрезанная штанина была завязана под коленом: он лишился половины левой ноги. Мухи, которых никто не отгонял, облепили мокрую рану на шее. Несчастный был совсем нищ, однако на руке я заметил потускневшее серебряное кольцо, до сих пор не проданное ради пропитания, – знак воинской доблести, давно угасшей в его глазах. Пенда остановился и бросил монету, которую старик, скривив лицо, тут же спрятал, оставив в миске прежние три.

– Может, когда-то он был достойным воином, – пробормотал англичанин и пошел дальше.

Эгфрит перекрестил калеку и поспешил за нами. Переулок повернул направо. Мы прошли мимо башмачника, к которому я решил потом заглянуть, и мимо омерзительной старухи, продававшей молоденьких девиц. Вид у них был нимало не испуганный. Когда мы поравнялись с ними, они стали хватать нас за руки, выставляя свои полудетские груди и бедра. По горлу у меня поднялась желчь.

– Пресвятая Мария, Матерь Божья! – взвизгнул отец Эгфрит, отшатываясь от девиц так, словно это невесты самого Сатаны.

Кто знает, может, они и вправду ими были, но даже их мой кровавый глаз заставил отпрянуть.

Мы заспешили дальше: миновали шумные рыбные ряды, обошли засохшую лужу блевотины и, наконец, подняв голову, увидели бочонок, свисающий со стрехи приземистого бревенчатого строения, откуда доносились пьяные голоса и пахло дымом жаровни. Перед тем как войти, мы собрались было вымыть руки в бочке с дождевою водой, однако цвет воды показался нам подозрительным, и мы прямиком нырнули в темную залу, провонявшую потом, прокисшим медом и пивом да оплывшими свечами из бараньего жира. Прорубив в толпе локтями петляющую тропу, Пенда подвел нас к толстоногому дубовому столу, за которым стоял хозяин, – высокий, худой и горбоносый. Он поприветствовал нас отрывистым кивком и, взяв три кожаные кружки, стал наполнять их пивом.

– Лей, не жалей, франк! – сказал Пенда.

Я подал трактирщику серебряный перстень, который извлек из крысиной шляпы. Он попробовал его на зуб, удовлетворенно кивнул и, ухмыляясь мне, сказал на ломаном английском:

– Налью еще, если сможете их осушить.

С этими словами хозяин повернулся к кучке горластых рыбаков, вонявших селедочными кишками. Над хозяйским столом висели темно-красные куски вяленого мяса. От некоторых мякоть была отрезана клиньями и проглядывали кости.

Пенда сделал долгий глоток и, отерев губы тыльной стороной руки, протянул:

– Да, парни, такое пойло затушит любой пожар. – Он был прав: пиво оказалось что надо. – Хмеля не пожалели, мирта в меру… Лучше не сыскать!

– К тому же пить его не так опасно, как мед Брама, – сказал я и, посторонясь, чтобы миловидная служанка могла протиснуться мимо меня, наступил на ногу какому-то пьянчуге.

– Fils а putain! [24]– прорычал тот.

Я повернулся к нему, и он, увидав мой красный глаз, нахмурился. Потом взглянул на Пенду и тут же отвернулся, продолжив балагурить с приятелями как ни в чем не бывало.