Висельник и Колесница - Константин Жемер Страница 4

Само собой, служба в гвардии была всей жизнью Крыжановского, а полк – семьёй. По крайней мере, другой семьи после смерти родителей у него не было. От этого и происходило неспокойствие относительно дальнейшей карьеры. И от этого же с такой душевной болью воспринималась ужасная цена Бородинской славы…

…Не найдя в лесу уцелевших, полковник с денщиком вышли на опушку. Здесь тоже повсюду царила смерть. Курволяйнен, чьему нордическому темпераменту претила излишняя эмоциональность, прекрасно осознавал тщетность их предприятия. Ведь ещё вчера ночью всех раненых, кто подавал хоть малые признаки жизни, свезли в лазарет, для чего потребовались одна аптекарская фура и две телеги. Убитых частично перенесли в одно место, чтоб облегчить работу похоронной команде.

Вздохнув, денщик предпринял ещё одну попытку убедить полковника, который, с согбенными плечами, опущенной головой и влачащейся сзади шпагой продолжал упорно шагать в сторону неприятельских позиций.

- Вашвысбродь, не осталось никого в живых-то. Зря ходим. Не ровён час – на хренцузов нарвёмся.

- Замолчи, Илья! Нам непременно надо ещё подле деревни посмотреть. Там вчера кипело серьёзное дело, – полковой командир сдаваться не собирался, и Курволяйнену оставалось только подчиниться.

Сели на коней и поехали к деревне Семёновское.

Костлявая по Бородинскому полю погуляла на славу! Повеселилась и покуражилась в охотку! Куда ни глянь – всюду пышное разноцветье мундиров убитых. А кое-где над ними уже чернеют пятна слетевшегося на поживу воронья. Птиц пока мало – не проведали ещё о своём счастье. Теперь всей каркающей округе пищи до весны хватит - лишь бы никто не принялся хоронить…

Тягостное зрелище невольно заставило Максима тронуть коня шпорами. «Ильюшка прав, тысячу раз прав: здесь – царство мёртвых. Нечего в нём делать живым. Но… что такое, неужели кто-то зашевелился? Лежал всю ночь без памяти, да нынче вот очнулся? Нет, не то! Проклятые мародёры – вот это кто! Ни свет, ни заря уже орудуют».

Две фигуры в кожаных передниках и с инструментом склонились над конским трупом. Увидав русских, испуганно отпрянули. Крыжановский выдернул из-за пояса пистолеты, намереваясь пристрелить мерзавцев, но вовремя сообразил – то не мародёры-стервятники, а французский кузнец с подмастерьем за работой – подковы сдирают.

«Что ж, они в своём праве!» Пистолеты вернулись на место, и гвардейцы двинулись дальше.

Странное дело: на зелёное сукно мундира стали ложиться белые невесомые хлопья. «Неужели снег?! Но откуда ему быть в августе? Ах, нет - не снег! Это несёт пепел от догорающей со вчерашнего дня деревни. Одни головешки, поди, остались. Вот, дьявол, что же это я совсем раскис: невесть, какие вещи мерещатся – пепел от снега отличить не могу, – думал Максим. – Наверное, это оттого, что запретил себе ощущать здешние запахи - не то давно учуял бы гаревый смрад».

Покачав головой, он бросил денщику:

- Всё, пора возвращаться. Эх, может кто-нибудь, всё же, сумел своим ходом…

В этот момент у самого ближнего, бывшего некогда крестьянским подворьем пепелища, сквозь дым стала видна склонённая над чьим-то телом фигура. Не мародёр, точно: угловатая каска-рогатувка, золотые эполеты, двойные широкие лампасы на красных штанинах… Да это же польский улан - из тех, что воюют на стороне французов! И не простой, а целый генерал – лютый враг России! Вот так добыча! Спешившись и, сделав знак Ильюшке, чтоб держал лошадей, Максим быстро приблизился и, наставив пистолет, сказал по-французски:

- Лейб-гвардии Финляндского полка полковник Крыжановский. Сдавайтесь, сударь, вы - мой пленник!

Улан поднял полные скорби глаза. На закопчённых щеках отчётливо виднелись влажные дорожки.

«Да ведь он здесь по той же нужде, что и я! – сообразил Максим и, поддавшись сиюминутному импульсу, решил отпустить генерала. В изящном салюте дотронувшись стволом пистолета до козырька кивера, он учтиво произнёс:

- Простите, генерал! И примите соболезнования. Я тоже пытаюсь тут отыскать своих ребят. Поэтому понимаю ваши чувства и не вижу повода для вражды. Прощайте!

Поляк, однако, широты русской души не оценил. Ноздри его хищно раздулись, в лицо Максиму полетело шипящее ругательство: зайцем метнувшись за остов избы, генерал на ходу заверещал что-то на родном наречии.

Поняв, что тот созывает своих, Максим бросился к лошадям.

- Гони к лесу, братец! Але-ап, – вскочил в седло одним махом.

Из-за домов со свистом и гиканьем вылетело никак не меньше двух десятков улан, вооружённых пиками, украшенными флюгерами [9].

«Эх, предупреждал же когда-то закадычный дружок гусарский поручик Телятьев, что дурацкая сентиментальность губительна для военного человека! Увы, сам Телятьев не уберёг буйну голову от шведской пули! Царствие небесное лихому рубаке!»

Максим выстрелил: ближайшая из вражеских лошадей, взвившись на дыбы, рухнула, увлекая за собой всадника. Остальные смешались. Некоторые не смогли преодолеть внезапное препятствие и тоже полетели на землю, как на то и рассчитывал Крыжановский. Он развернул коня, выстрелом из второго пистолета вышиб из седла ещё одного улана, а затем, отбросив бесполезное теперь оружие, поскакал к лесу.

Далеко впереди виднелся несущийся во весь опор Курволяйнен. При каждом движении ягодицы денщика подпрыгивали, что выдавало в нём нерадивого наездника и мешало скачке.

- Вот, курва, – нагоняя Ильюшку, со злым весельем думал Крыжановский, – сколько ни учи чёрта нерусского, а толку – чуть. Ничего, до леса рукой подать - дотянем. Поляки следом вряд ли сунутся – побоятся засады. Только стервеца это не спасёт – дома до тех пор у меня будет галопировать, пока ж…у до костей не отполирует…

Сзади начали стрелять.

- Ну и болваны, – продолжал веселиться Максим, – палить на скаку по скачущему же противнику – только пули зря переводить. Не взять нас, выкусите!

И тут, о ужас, Ильюшка вдруг умерил галоп, перешёл на рысь, а потом и вовсе заставил коня гарцевать на месте. Поднял штуцер, прицелился и пальнул. Позади Максима послышался вопль и грохот падения.

- Что же он творит, олух! Теперь точно не уйти – придётся принимать неравный бой. Не бросать же дурака чухонского!

Вот и пригодятся нынче уроки всё того же незабвенного Мишеля Телятьева с его хитрыми кавалерийскими приёмчиками.

Невысокое ещё утреннее солнце, светящее в спину, гнало перед всадником горбатую тень. «То, что надо!», – решил Максим, выхватывая шпагу. Коня потихоньку начал придерживать. Вот к его тени присоединилась другая. То приближался уланский офицер, намного опередивший остальных преследователей. Ориентируясь по тени, Максим выждал нужный момент и стал командовать сам себе:

- Une! – и опрокинулся спиной на круп лошади. – Deux! – и прямым выпадом проткнул привставшего в стременах для сабельного замаха и от того совершенно открытого улана. – Trois! – и могучим движением перекинул пронзённого врага через голову лошади; выпрямился в седле, зловеще поигрывая в воздухе окровавленным клинком – Quatre! [10]