Хроника одного полка. 1915 год - Евгений Анташкевич Страница 4

Офицеры ещё обсуждали слова пленного, но уже посматривали в сторону Клешни, как тот накрывает на стол. Это действие длилось не очень долго, всего лишь несколько минут, но они как заворожённые смотрели, как Клешня расставляет посуду, раскладывает холодные закуски, протирает и кладёт на стол приборы. Когда он выходил за следующим блюдом, офицеры переглядывались и строили восхищённые мины. Клешня поражал всех своими движениями, и никто не мог их разгадать: когда он что-то клал на стол, то впечатление было обратное, что он не кладёт, то есть поднимает, переносит и оставляет, а, наоборот, что он скрадывает, и казалось, что вилка, нож или салфетка должны исчезнуть в его шевелящихся пальцах, а они вместо этого оказывались на столе. Как это получалось, никто не понимал. Сашка тоже этого не понимал, он ничего специально не придумывал, но ему нравилось, как танцуют и завораживают его пальцы, осторожно и хитро. Старший приказчик у Тестова был очень расстроен и даже рассержен, когда узнал, что Сашка Павлинов подал прошение о вступлении в армию охотником-добровольцем.

– Ну что, господа, с праздником! – провозгласил полковник Розен, когда стол был накрыт. – Отец Илларион, начинайте.

Отец Илларион прочитал молитву, и офицеры приступили к обеду.

– Что вы думаете обо всём этом, Аркадий Иванович? – спросил Розен.

– Я думаю, что от каждого свинства надо бы научиться оторвать свой кусок ветчины. Это, Константин Фёдорович, такая восточная мудрость.

– Не темните, Аркадий Иванович.

– Да я и не темню, ваше сиятельство, – промолвил Вяземский. – Конечно, этот студент заслужил расстрела за такое предательство, однако война, ваше сиятельство, как мы уже поняли, далеко потеряла оттенок рыцарства, с которым мы начинали в августе под Гумбинненом. Это уже другая война. Вспомните, как пулемёты выкашивают кавалерию, как на сенокосе… сотнями.

Розен стал печально кивать.

– Разве Белый генерал мог такое предположить? – продолжал Вяземский.

– Да… Михал Дмитрич… хотя он был светлая голова, думаю, он быстро расставил бы всё на свои места.

– Согласен, поэтому генерала Скобелева так все и ценили, не за одну только храбрость… – Вяземский был вынужден прерваться, потому что открылась дверь, и в светёлку вошёл адъютант.

– Прошу! – обратился к нему Розен. – Мы уже обедаем. У вас новости?

– Мимо совершает променад рота пластунов, просятся рядом на ночлег, не будет ли каких распоряжений, господин полковник?

Вяземский вскинул глаза и произнёс:

– Это очень кстати, Константин Фёдорович!

Розен посмотрел на Вяземского.

– Это очень кстати, Константин Фёдорович! – повторил Вяземский.

– Да, да, конечно, пусть у нас переночуют, а заодно и покушают.

– Слушаю, господин полковник, разрешите выполнять? – спросил Щербаков.

– Выполняйте, голубчик. – Розен махнул рукой и посмотрел на подполковника, у того светилось лицо. – Однако вы что-то задумали, батенька, ну-ка поясните!

Деревенский ксёндз отказался выводить односельчан вместе с полком в голое поле.

– Не! Мы пуйджьéмы до лясу, – сказал он, обращаясь к Розену. – Там кажда роджина мáе стодоле и там ест мéйсце для быдла, пан полковник.

– Как знаете, господин ксёндз, землянки в лесу – это хорошо, тем более у каждой семьи, но тяжёлая артиллерия даёт большой разлёт, снаряды могут попасть в лес, это опасно, – сказал Вяземский.

Ксёндз подумал и ответил:

– Трафи, не трафи, то тылько бог вье, а ежели быдло змарзнье, то бенджье бардзо зле.

– Ну, как знаете! «Повезёт, не повезёт», – повторил он слова ксёндза. – Вам нужна помощь?

– Помоц потшебна. Гды ващи жолнеже зачнон алярмовачь, нех одразу будзон хлопув, а юж далей я сам с тым порадзэ. Война вшистких нас научила ще зберачь в крутким часе.

– Что в итоге? – спросил Розен.

– Надо, чтобы наши солдаты поднимали по тревоге сельских жителей, там, где стоят, – довёл смысл сказанного Вяземский и спросил: – Объявлять тревогу?

– Объявляйте! И пригласите отца Иллариона.

Отец Илларион отказался уходить с полком и настоял на том, что он останется в селе с незахороненными погибшими во вчерашнем бою. Ни на какие уговоры он не поддался и наотрез отказался от охраны.

– Кого охранять, ваше сиятельство?

Розен был ответом батюшки очень раздосадован, но и рисковать полком не мог.

* * *

Сашка Клешня приторачивал к седлу тяжеленное хозяйство – два огромных казачьих вьюка, шитые из воловьей кожи, в них помещался стол полковника. К другому седлу уже висели притороченные ещё два вьюка с гардеробом полковника. Был ещё третий торок с такими же вьюками, в них находился пищевой припас полковника и его винный запас. Первая и третья пара вьюков – самая ценная, и в случае утраты Сашка мог пострадать. Сыромятные торока толстые, грубые, пальцы у Сашки, несмотря на прозвище Клешня, тонкие, нежные, и он еле справлялся. Пальцам было холодно и невмоготу, не по силам, однако помощи ждать было не от кого, и он терпел. Команду собираться по тревоге полковник отдал ещё во время обеда – полку выдвинуться в ночь, и дано на это было полчаса. Через час полк должен был находиться в версте от деревни.

Сашка вязал узлы, терпел боль, но успевал и оглянуться, и каждый раз, когда оглядывался, видел, что по главной длинной улице Могилевицы движутся в противоположные стороны два потока: один поток верхом – драгуны, и они двигались на северо-восток; а другой пешком на северо-запад, ведя на верёвках «быдло». «Быдло» вели «хло́пи» с «роджи́нами»: на подворьях польских крестьян было много крупного и мелкого скота. Только что вывез своё хозяйство соседствовавший с избой полковника Розена крепкий крестьянин Петша. Он одного за другим вывел трёх коней, двух волов, бычка, шесть бурёнок и около десятка овец. Птицу Петша оставил. Петше помогала его «жо́на» Мары́ся и старшая «цу́рка» Ба́рбара – Варварушка, как на русский манер переименовал её Сашка. Они несколько раз уже успели переглянуться через невысокий тын, один раз Сашка даже подмигнул, а Варварушка не отвернулась. Осталось угоститься на двоих семечками и завести разговор.

«Эх, твою мать, – с досадой думал Сашка, – только-только переглядки начались, и вот тебе – тревога, и до семечек не дошло!»

* * *

Ветер согнал на сторону тучи, и над широким заснеженным полем повисла яркая луна.

«Будто электричество на Невском!» – подумал Вяземский.

«Аки факел на стенке!» – поглядывал на луну Четвертаков.

– Не заблудишься, Четвертаков? – спросил Вяземский.

– Как же, ваше высокоблагородие, скажете тоже. Коли я заблужусь, так мне в тайгу, домой-то, и вертаться будет заказано, хозяин уважать не станет.

– А то, что днём там были, ничего?