Королева викингов - Пол Андерсон Страница 4

— Позволь мне преподнести тебе рог меда, прежде чем я попытаюсь приготовить достойную тебя трапезу, — сказала она.

Гуннхильд не удалось уклониться и пришлось помогать обносить гостей медом. Но, занимаясь этим, она смотрела, слушала и думала. Думала она и ночью, и на следующий день, и потом.

Дружина Эйрика состояла из дюжих шумных людей. Девочка слышала, как многие из них хвастались не только своими подвигами, но и своим предводителем. Эйрику было двенадцать зим от роду, когда отец впервые отпустил его в викинг. Он, самый любимый сын короля, обошел всю Балтику, Северное, Ирландское и Белое моря, побывал в Вендланде, Дании, Фрисланде, Саксонии, Шотландии, Англии, Уэльсе, Ирландии, Франции, Финляндии, Бьярмаланде — иногда торговал, но чаще сражался, грабил, поджигал и возвращался домой с богатой добычей и пленниками. Гуннхильд вспомнила рассказы своего отца о его собственных набегах. Они бледнели перед тем, что она услышала в эти дни. Ее сердце колотилось и никак не желало успокоиться.

А рабы копошились поблизости, занимаясь своими непритязательными делами; никому не нужные мужчины, неопрятные женщины, казавшиеся много старше своего истинного возраста. Эзур был груб с ними не более, чем это было необходимо, но эти люди видели от него гораздо меньше доброты, чем его лошади. Если год был плох, он не задумывался над тем, чтобы в день зимнего солнцестояния принести одного из них, совсем изработавшегося, в жертву Одину, повесив раба на священном дереве. Свободные работники, взятые из бедных семей, не способных прокормить всех, жили немного получше. Эзур неплохо обращался с надсмотрщиками и намного грубее — с теми, кого он называл своими ручными финнами и без кого он никогда бы не добился таких успехов в охоте на лесных и морских зверей. Впрочем, все они жили примерно одинаково — земледельцы, мелкие фермеры и рыбаки, — ютились в сложенных из дерна хижинах и рвали жилы в тяжелом труде на неродящих полях или на веслах лодок, которые часто не возвращались к берегу. Они постоянно боялись голода, шторма, болезни, да и сам отец сегодня всерьез подумал, что викинги намереваются напасть на него.

Каким красивым был Эйрик, какими роскошными были его одежда и снаряжение, как важно он держался! Ему нечего было бояться; пусть мир боится его. Как же богато он, наверное, содержал свои дома! Там было не только золото и другие прекрасные вещи, но и множество воинов, скальдов, торговцев, всяких чужеземцев! Там знали новости отовсюду! А что такое Ульвгард, как не жалкая, всеми забытая застава?

А когда начнется пир, хозяин с гостем будут соперничать, одаривая друг друга. Гуннхильд знала, что отец не сможет сравниться в этом с Эйриком.

Может быть Эйрик привез с собой скальда, который сложит вису [3] в честь отца. Какой же пустой она покажется тем, кто будет ее слушать…

Гуннхильд спохватилась. Она чуть не разлила все, что несла на тяжело нагруженном подносе. Нет, подумала она, никогда она не станет никому подчиняться и ни за что не останется в безвестности.

Сейя не родила Эзуру детей. Неизвестно, случайно ли это произошло или же она втайне от всех прибегла к своему ведовству. Люди побаивались финку и считали, что лучше держаться от нее подальше. Крака вскоре заявила, что не желает больше видеть эту ведьму в доме. Эзур не стал возражать и приказал, чтобы для наложницы выстроили жилье на изрядном расстоянии от поселения. В теплое время она приглядывала за свиньями, пока те бродили на свободе, питаясь подножным кормом. Она настолько хорошо умела обращаться с животными, что это еще больше усиливало тот суеверный страх, который испытывал к ней народ. А Сейя тем временем выращивала для себя лук, собирала коренья, травы и ягоды. Хлеб, молоко и вяленую рыбу ей давали в поселке, если бы не это, она вовсе не ходила бы туда. Эзур, когда ему приходило в голову навестить ее, мог иногда принести ей кувшин пива, хотя со временем его посещения делались все более редкими. Зато Гуннхильд часто навещала финку.

Матери эти визиты не нравились. Отец же ничего не имел против них, если, конечно, дочь была свободна от забот по хозяйству. На первых порах он спрашивал, что они там делали. Гуннхильд правдиво отвечала, что Сейя рассказывала ей о своей родине и учила ее пользоваться травами для приготовления пищи и лечения людей. О том, чем еще они занимались, девочка умалчивала. В этих занятиях, в общем-то, не было ничего дурного, но он мог бы запретить их как не достойные ее звания.

Конечно, даже тринадцатилетней девочке нужен сон. Но стоял разгар лета, когда солнце лишь ненадолго скрывалось в морских водах. А скоро должна была наступить вершина лета, тот короткий промежуток, когда солнце вовсе перестанет уходить с небосвода. Тогда в Ульвгард потянутся отовсюду люди, и земля Эзура превратится в беспорядочный неспокойный лагерь.

Свободные люди каждый год летом сходились сюда, чтобы улаживать ссоры и раздоры, рассказывать о своей жизни, менять напряденные за зиму нитки, различные заготовленные товары, заключать сделки. В святилище зажигался костер, и текла кровь, жарилось мясо жертвенных животных, и начинались все новые и новые пиры. Мало кто спал подолгу во время белых ночей. Позже, когда зима покроет мир тьмой, времени на то, чтобы отоспаться, хватит с лихвой.

Этим вечером сон никак не шел к Гуннхильд, хотя она честно пыталась уснуть. В конце концов она поднялась со своей кучи овчин. В комнате было темно; ей пришлось искать одежду на ощупь. Девушки и незамужние женщины, с которыми она делила комнату, — те из них, кто не отправился уже наружу, — ворочались во сне, шурша соломой. В длинном зале на скамьях храпели мужчины. Отец и мать спали на укрытой пологом кровати, мимо которой девочка, затаив дыхание, пробралась на цыпочках. Двери не запирали, чтобы любой мог беспрепятственно выйти в нужник, а за фьордом всю ночь наблюдал мальчик. Зайдя в лес, Гуннхильд почти сразу же услышала в кустах громкое сопение и возню. Эти звуки уже были ей знакомы; ей случалось иногда видеть, отчего они происходят. На сей раз от этого шума сердце девочки заколотилось сильнее, а к щекам прихлынула кровь. Она торопливо зашагала дальше.

Тропинка извивалась среди берез и сосен. Немногие деревья росли близко друг к другу, хотя подлесок был густой. На фоне безоблачного неба хвоя и листья казались совершенно черными, а пробивавшийся сквозь них свет приобретал зеленовато-золотой оттенок. По мере углубления в лес свет пригасал среди теней, в которых стволы берез казались призрачно белыми, словно бестелесными. Мох на упавших стволах влажно блестел. Воздух стал прохладнее, но все еще был полон дневными запахами: цветов, земли, сосновой смолы. Птицы не смолкали. Белки носились по деревьям и сердито цокали. Однажды издалека донесся глухой трубный рев — может быть, зубр?

Тропинка заканчивалась на небольшой полянке. Около дерновой хижины, казавшейся не больше собачьей конуры, весело журчал родник. Сквозь соломенную крышу сочился дым от костра, горевшего на каменной плите. Дверь в жилище Сейи была открыта. Хижина была внутри столь же жалкой, как и снаружи. Хозяйка стояла перед ткацким станком — ей давали шерстяную пряжу, из которой она ткала материю, за что получала необходимую утварь или время от времени добрый кусок мяса.