Джунгли - Джек Дю Брюль Страница 40

Мерный ритм боли, пронизывающей голову, не замедлялся. Слегка поташнивало – возможно, он получил сотрясение мозга. Хотя был почти уверен, что лежит в камере один, пошевелить головой не осмеливался. Позади него могли находиться скрытые видеокамеры или одностороннее зеркало для наблюдения. Он чуть шевельнулся, как мечущийся в бессознательном состоянии человек. Его лодыжки и запястья были примкнуты к столу стальными наручниками. Он снова замер.

В этом состоянии Хуан не смог бы вынести допроса, и, если его доставили в столицу, Янгон, он скорее всего находится в тюрьме Инсейн, видимо, самой жестокой на планете, с глубокими черными ямами, откуда побег невозможен, а вероятность выжить крайне мала.

Там содержалось около десяти тысяч заключенных, хотя вместимость ее составляет меньше половины этого количества. Многие были политическими активистами и монахами, выступающими против существующей власти. Остальные – уголовники. Такие болезни, как малярия и дизентерия, приобретали там форму эндемии. Крыс было больше, чем заключенных и охранников, вместе взятых. Рассказы о пытках ужасали. Кабрильо знал, что здесь любят избивать людей резиновыми, заполненными песком шлангами и используют собак, чтобы заставлять заключенных гоняться друг за другом на локтях и коленях по гравийным дорожкам.

Единственной его надеждой был электронный чип, вживленный в бедро, и что в эту минуту Макс и остальные члены команды работают над тем, как их вызволить.

Невесть откуда кулак ударил по челюсти, едва не свернув ее.

Кабрильо мог бы поклясться, что в камере с ним никого не было. Этот тип обладал терпеливостью кошки. Притворяться больше не имело смысла. Он открыл глаза. Ударивший его человек был в зеленом военном мундире. Хуан не мог определить чин, но получил легкое удовлетворение от того, что он массировал правый кулак. Голова гудела словно колокол.

– Имя! – рявкнул военный.

Хуан видел двух охранников, вошедших в металлическую дверь. Один оставался около нее, другой занял место возле одного из столов, накрытого простыней. По очертаниям он не мог понять, что под ней.

Поскольку Хуан не назвался достаточно быстро, главный допрашивающий достал из-за пояса обрезок обычного садового шланга. По тому, как он сгибался, Хуан понял, что это утяжеленная дубинка. Она ударила его по животу, и, как Кабрильо ни напрягал брюшной пресс, удар отозвался в позвоночнике.

– Имя!

– Джон Смит, – ответил Кабрильо, втягивая воздух сквозь зубы.

– На кого работаешь?

Он не ответил сразу и снова получил дубинкой по животу.

– На кого работаешь? На ЦРУ? На ООН?

– Ни на кого. Работаю на себя.

Шланг опустился снова: на сей раз удар пришелся по паху. Это было чересчур. Хуан повернул голову, и его вырвало от боли.

– По вашему акценту мне ясно, что вы американец, – произнес любезный голос с легким британским акцентом.

Сказавший это человек стоял у изголовья стола, к которому был примкнут Кабрильо. Хуан слышал, как он закурил, и через секунду над его лицом проплыл легкий дымок. Этот человек подошел, чтобы Кабрильо мог его видеть. Бирманец, как и остальные. Лет сорока пяти. Лицо смуглое, морщинки у глаз и рта. На нем была фуражка с козырьком, но Хуан видел, что волосы его все еще черны как уголь. В этом офицере не было ничего угрожающего, но по спине у Кабрильо побежали мурашки.

– Почему вы оказались в моей стране, притом вооруженным? К нам приезжает так мало гостей из Соединенных Штатов, что мы точно знаем, сколько их в любую минуту в наших границах. Вам, мой друг, не следует находиться здесь. Поэтому скажите: что привело вас в Мьянму?

Кабрильо вспомнилась реплика из фильма «Касабланка».

– Здоровье. Я приехал на воды.

Офицер негромко засмеялся.

– Очень хорошо. Один из моих любимых фильмов. Затем Клод Рейнс говорит: «На воды? Какие воды? Мы в пустыне», – на что Боги отвечает: «Меня неверно информировали». Поистине классика. – Тут его голос стал резким. – Муанг!

Два удара шлангом, один за другим, оба по одному месту на сломанной ключице Хуана. Боль от плеча ударила в мозг – казалось, голова развалится по черепным швам.

– Мистер Смит, – любезно продолжал главный допрашивающий. – Я уже сказал, что полагаю – вы американец. Мне хотелось бы узнать вашу реакцию на пытки. В вашей стране, думаю, это больная тема. Кое-кто считает, что даже лишение сна и громкая музыка жестоки и бесчеловечны. Что скажете по этому поводу?

– Совершенно с этим согласен, – поспешно ответил Хуан.

– Думаю, человек в вашем положении должен согласиться. – Уголки губ офицера изогнулись в улыбке. – Интересно, считали вы так вчера или на прошлой неделе? Не важно. Теперь, я не сомневаюсь, вы горячо в это верите.

Он что-то сделал с механизмом под столом. Изголовье его слегка опустилось, подняв ноги Кабрильо сантиметров на тридцать выше головы. Пока это происходило, охранник возле стола сорвал с него простыню, открыв взгляду несколько сложенных полотенец и пятилитровый кувшин из пластика.

– Что я больше всего хочу знать, – продолжал офицер, – считаете ли вы водную блокаду пыткой, а?

Хуан знал, что болевой порог у него высокий. Рассчитывал продержаться пару дней, надеясь, что Макс сумеет вызволить их за это время, но ни разу не сталкивался с водной блокадой и не представлял, как на нее среагирует. В детстве Хуан дни напролет проводил на побережье Южной Калифорнии, плавая и ныряя, и хотя вода не раз попадала в нос, он никогда не был так близок к утоплению, как теперь.

На лицо ему положили полотенце, две сильных руки обхватили голову, чтобы удерживать в неподвижности. Сердце Кабрильо зачастило. Руки напряглись. Он услышал плеск воды. Несколько капель упало на шею. А потом он ощутил влагу на губах: сперва сырость, но вскоре его кожа стала мокрой. Капля скользнула по ноздре и прожгла путь в носовую полость.

На полотенце полилась еще вода, пропитала его. Хуан пытался выдыхать через нос, чтобы не допустить воду к нежным оболочкам. Это удавалось в течение почти минуты, но его легкие могли вместить лишь определенное количество воздуха, а полотенце было насквозь мокрым, на него давила громадная липкая тяжесть. Наконец не осталось больше воздуха, чтобы противиться неизбежному, и вода полилась в нос. Из-за наклона стола она скапливалась там и не текла дальше по дыхательному тракту.

В этом и заключалась суть водной блокады. Заставить жертву чувствовать, что тонет, но не топить.

Контролировать это было нельзя, даже при огромной силе воли. Когда носовые полости заполнены водой, мозг, развившийся с тех пор, как первая примитивная рыба вышла из моря и впервые вдохнула воздух полной грудью, понимал, что тело утопает. Тут существовала прямая связь. Хуан не мог контролировать реакцию тела, как не мог заставить печень выделять больше желчи.

Ему казалось, голова горела изнутри, а легкие совершали судорожные движения, поглощая воду. Это ощущение было мучительнее всего, что только он мог представить. Казалось, целый океан воды заполнил голову, опаляя, обжигая нежные альвеолярные мешочки в районе носа и над глазами.