Реликвии тамплиеров - Пип Воэн-Хьюз Страница 40

Когда мы уселись, протянув ноги к огню, капитан сунул руку в свою сумку и достал оттуда большую глиняную бутыль, запечатанную красным воском. Хозяин принес два бокала для вина и деревянное блюдо с жареной бараниной — свежей бараниной, клянусь Господом! Я уже много-много дней болтался в море и не нюхал ничего более восхитительного. Я схватил ребрышко и впился в него зубами, а капитан наполнил бокалы вином, темно-темно-красным, почти черным.

— Пей, дружок, — сказал он и сам медленно отпил глоток. И закрыл глаза. — Это вино моей земли.

Я тоже отпил глоток. Вкус был замечательный, сладкий, но с острым оттенком. Я подумал о диком майоране и горячих от солнца камнях. И вздохнул.

— Вздыхаешь! Эх, Петрок! Тебе здорово повезло, мальчик, — засмеялся капитан и шлепнул меня по колену. — Для меня это вино — почти как запечатанный в бутыль вздох. Я растил и лелеял виноградные лозы, что дали этот напиток, когда был мальчишкой. Это было давно, и теперь там ступают чужие ноги… Ну ладно. Я держу на «Кормаране» небольшой запас этого вина — специально для таких вот грустных мест. Без него просто не могу сойти на берег в Гардаре, клянусь тебе!

Так мы и разговаривали все то время, пока выпили по паре бокалов и покончили с бараниной. Я рассказал капитану о родительском доме, о том, как пахнут вересковые пустоши, Вспомнил о матери, отчего мне взгрустнулось, потом об отце — и вновь повеселел. А затем капитан поведал мне о своем детстве, и я слушал его так, как слушают знаменитого учителя, впитывая все слова, ожидая, что вот-вот перед тобой раскроются тайны мира. Я узнал, что он был старшим сыном в знатной семье, владевшей землями в западной части Прованского графства. Их замок из розового камня возвышался нал утесом, поросшим и пропахшим тимьяном. Каждый вечер мальчика укачивали и погружали в сон колокольчики овец. Его отец был воином, рыцарем, но также — и для меня это звучало просто чудесно — и поэтом, трубадуром, как назвал это капитан, знаменитым в тех местах своими песнями и прекрасной игрой на лютне. И сына своего он воспитал в том же духе, правда, капитан лишь махнул рукой, когда я попросил его спеть. Испугавшись, что не то сказал, я извинился, но он только посмеялся.

— Теперь мой голос может даже ворон напугать, а кроме того, песни из тех солнечных краев здесь будут, думаю, совершенно не к месту.

Покончив с бараниной, мы откинулись на спинки стульев. Огонь трещал и сыпал искрами, горящие березовые дрова наполняли воздух терпким, душистым запахом.

— Надо полагать, тебе интересно, что у меня за дела с епископом? — спросил капитан. Я согласно кивнул. Он снова сунул руку в сумку и вынул два небольших свертка, обернутые промасленной тряпкой. Развязав один, он протянул его мне. Я почувствовал что-то твердое и вытащил это наружу.

И в лицо яростно бросилась кровь. У меня в руках была чудная резная статуэтка из слоновой кости, длиной с мою ладонь. Вернее, две статуэтки, схожие друг с другом. Две обнаженных фигурки, мужчины и женщины, с точностью и всеми подробностями изображенных мастером-резчиком. Мужчина стоял, выпрямившись и согнув руки в локтях, женщина — чуть присев. У мужчины — как это можно назвать? его membrum virile [36]? его срам? словом, он торчал вперед, как готовое к бою копье. У женщины между бедер имелась малюсенькая щель, переходящая в маленькое отверстие. Я сдвинул фигурки. B мужчина членом точнехонько вошел в свою подругу — они как бы льнули друг к другу, и их миниатюрные лица, вырезанные из слоновой кости, сияли восторгом и экстазом. Я осторожно положил их на стол, не смея поднять глаза на капитана. Пара снова сошлась вместе. Я медленно перевел дыхание.

— Изящная вещица, не правда ли? — спросил капитан. Я сумел кивнуть. — Посмотри и вторую, — предложил он.

Эта была почти такого же размера, что и первая, и очень плотно завернута. Я распустил завязки из мягкой кожи и развернул промасленную тряпицу. Внутри лежал сверток из темно-алого шелка. Я нащупал кончик и начал его разворачивать. Размотал три фута шелковой ткани — и вот уже держу в руках небольшую деревянную коробочку, простую, без украшении, и тем не менее дающую ощущение огромной древности. Я сглотнул и открыл ее.

Вместо чего-то неприличного, что я опять ожидал увидеть, внутри лежал маленький черный сморщенный комочек.

— Да это ж чернослив! — с облегчением выдохнул я.

— Больше уважения! Больше почтения, мой мальчик! — рявкнул капитан. Я удивленно вздрогнул. — Ты держишь в руках истинную реликвию — сердце святого Космы, нечестивец!

Матерь Божья! Я уронил реликвию на стол, словно это был кусок раскаленного добела железа.

— Простите, капитан, — забормотал я. — Я же не знал…

Его хохот заглушил мои слова. Когда я наконец осмелился поднять глаза, он смеялся, и темно-красное вино стекало у него по подбородку и шее. Потом стукнул кулаком по столу, и резная непристойность подскочила.

— Извини меня, Петрок, я и впрямь виноват, — хрипло произнес он, когда наконец восстановил дыхание. — Не мог удержаться… Возьми эту штуку. Возьми его в руки, это сердце.

Я поколебался немного, потом припомнил собственные ощущения в соборе, когда представил себе Спасителя мясной тушей, повешенной там, чтобы я ей поклонялся. Что, в сущности, являет собой сердце этого бедняги? Мясо, сушеное мясо. Я взял коробочку и ничего не ощутил: ни трепета, ни силы и власти реликвии, какие почувствовал, когда снял с алтаря десницу святой Евфимии. Я присмотрелся повнимательнее. Реликвия и впрямь походила на крупный чернослив, правда, когда я ее осматривал, на ум мне пришло еще и сравнение с куском древесного угля. Я взглянул на капитана, который в этот момент достал из сумки еще одну бутыль вина.

— И как она здесь оказалась? — спросил я.

Он тронул длинным пальцем собственный нос, снова наполнил наши бокалы и поднял свой. Я сделал то же самое, стремясь подкрепить дух.

— За свободу сердца! — провозгласил он и выпил. Я последовал его примеру.

— Так как к вам попало сердце святого Космы? — снова спросил я, осмелев от крепкого вина. — Вы его украли?

Он серьезно посмотрел на меня. В глазах его ничего нельзя было прочесть. Протянув руку, он взял со стола ссохшееся сердце и поднес к лицу, вертя в пальцах, словно ростовщик, рассматривающий драгоценную безделушку.

— Украл? — переспросил он. — Украл? — Глаза его блеснули, и он впился в меня взглядом. — А что это такое, как ты думаешь?

— Сердце святого Космы, — тупо ответил я. Капитан продолжал пристально на меня смотреть. — Значит, это не сердце святого? — предположил я. Он покачал головой. — Но это же сердце, и оно очень древнее! — возразил я. — Чье же оно тогда?

— Оно еще древнее святого Космы, кто бы он ни был, — сказал капитан. И вдруг поднес высохшее сердце к моему носу. — Понюхай! — велел он. С большой неохотой я исполнил приказ и ощутил лишь запах пыли, пыли и чего-то еще — слабый намек на нечто терпкое или вяжущее и пряное. А капитан уже укладывал сморщенный кусочек обратно в шелковые покровы. — Я нашел его в Египте, — сообщил он. — И хотя это вовсе не часть тела святого Космы, это действительно сердце; я думаю, женщины времен Фараона [37] или одного из фараонов — египтяне уверяют, что их было множество. Древние умели использовать всякие мази, бальзамы и пряности, чтобы сохранять тела умерших, и именно их запах ты, видимо, сейчас почувствовал.