Дитя Всех святых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс Страница 40

Именно Сезар открыл ему силу моря. Это произошло во второй день плавания, когда они шли вдоль берегов Прованса. После радостного открытия, которым стало для него грубоватое простосердечие паломника-ворчуна, Анна вновь обуяла тоска, и он, сидя на палубе, мучительно размышлял о последних событиях своей жизни. Капитан корабля по-приятельски подсел рядом.

– О чем печалитесь, сир Англичанин?

Анн вздохнул.

– О своих грехах. Я великий грешник…

Сезар Кабриес улыбнулся широченной улыбкой снисходительного жизнелюбца.

– Ну, этим вы меня не удивите. У меня тут, на борту, сплошь великие грешники. Но такого молодого, как вы, везу впервые. Если вы и не самый великий, то наверняка самый скороспелый, вот уж точно!

– Не обращайте все в шутку. Мне вовсе не до смеха.

– Вот и ошибаетесь, посмеяться никогда не грех.

Смех… Анн поразмыслил над словом, которое прежде слышал так редко. Можно сказать, он никогда в своей жизни не смеялся по-настоящему.

– Так вы мне советуете смеяться, сир капитан?

– Ну, сейчас, может, и рановато. Я вам пока посоветую надеяться. Ведь как раз для ободрения великих грешников, которых вожу, я и назвал свою посудину «Надеждой». А в придачу к этому я вам рекомендую еще и море…

Анну нравился его певучий выговор, так не похожий на тот, что он слышал при Орлеанском дворе или в бретонских замках.

– Как это – море?

– А нет ничего сильнее моря, разве что Господь Бог, чтобы узнать его силу, надо только смотреть да слушать. Но не несколько минут, а целыми часами. И тогда вдруг настает миг, когда оно уносит вас с собой. Этот миг – благословенный. Какими бы ни были твои несчастья, возвращаешься ты всегда счастливым…

Анн начал следовать этому совету буквально. И все оказалось правдой: при долгом созерцании море, в конце концов, вызывало своего рода оцепенение тела и ума. Возникало впечатление, что Анн уже не на палубе, но глядит на волны откуда-то сверху, с большой высоты, подобно крикливым чайкам, или, наоборот, с самой близи, как это делали сопровождавшие корабль летучие рыбы и дельфины. Когда этот сон наяву кончался, никакого чуда не происходило: боль и горе по-прежнему оставались при нем, но все же Анн чувствовал, что сам стал спокойнее, сильнее.

Новая жизнь заставила его совсем забыть Альенору, которая, со своей стороны, вела себя совершенно незаметно: ела в одиночестве и почти никогда не выходила из-под своего навеса. Как-то ночью, почти через месяц плавания, Анн смог осознать, насколько изменилось его отношение к ней.

После того как вечно недовольный паломник опять заявил, что он ему мешает, Анн выбрался на палубу. Он уселся, свесив ноги за борт, и стал смотреть на полумесяц, отражавшийся в пологих волнах. Молодой человек слышал внизу плеск воды о форштевень, а совсем рядом – равномерное поскрипывание какого-то блока.

И вот тогда чуть поодаль раздалось едва различимое песнопение. Анн и не заметил, что оказался совсем рядом с жилищем Альеноры. Это она молилась, и впервые за все время плавания он стал думать о ней.

Он вдруг осознал, что она была вовсе не так виновна, как он считал вначале, и что он сам в значительной мере несет ответственность за случившееся… Конечно, Альенора старалась соблазнить его, повинуясь приказу. Но ведь только от него одного зависело, удастся ли ей задуманное. Все произошло оттого, что он сам в нее влюбился той ночью, на Страстную пятницу, на стене замка… Да, он влюбился в эту женщину, хотя думал, что все еще любит Перрину. Вот что послужило причиной драмы.

Никто не может быть осужден без обжалования, а ведь Альенора кается в своем грехе, как и он сам. Ее вина велика, но она уже начала искупать ее. Доказательством тому служит серый шерстяной платок на его шее.

***

Они провели в плавании около двух месяцев. Лето было уже самом в разгаре, когда Сезар Кабриес подошел к Анну. Тот по своей привычке грезил, опершись о борт и блуждая взглядом по поверхности моря.

Между ними сложились доверительные отношения. Анн даже рассказал капитану свою историю, что сильно облегчило ему душу. Капитан выслушал, никак не проявляя удивления. За то время, что он плавал этим путем, ему уже не раз доводилось принимать самые разные исповеди своих паломников.

Сезар Кабриес был, как обычно, настроен весьма добродушно. Он дружески положил руку на плечо молодого пассажира.

– Опять коротаете время с морем за компанию, сир Англичанин?

– Благодаря вам, сир капитан.

– Мы доберемся до Святой земли в конце августа, может, в начале сентября. Рановато!

– Почему?

– Для вас было бы лучше оказаться в Иерусалиме на Страстной неделе. Настоящий паломник молится у Гроба Господня со Страстной пятницы по Пасхальное воскресенье.

– Это я знаю, но что тут поделаешь?

– Вам надо всего лишь подождать. На вашем месте я бы так и поступил. Вы молоды, у вас вся жизнь впереди.

– Но где ждать? В Святой земле, у сарацин?

– Завтра я делаю остановку в Ларнаке, на острове Кипр, в христианской стране. Ежели хотите, могу развести вас с супругой по двум монастырям. Проведете там осень и зиму, а весной, когда снова сюда приплыву, опять возьму вас на борт.

– Вы полагаете, сир капитан?

– Я ведь частенько разговариваю с людьми и малость в них разбираюсь… Что вам нужно, так это время. Вы ждете Божьего прощения, но ведь это прощение само по себе есть в некотором смысле испытание. Надобны силы, чтобы вынести его.

***

На следующее утро Анн высадился в Ларнаке вместе с Альенорой, которая покорно согласилась следовать за ним. Это был их первый разговор со времени отплытия из Марселя.

Сезар Кабриес знал в Ларнаке всех – или почти всех. Среди говорливой и пестрой толпы, так мало походившей на христианский люд, капитан поминутно приветствовал то одного, то другого. Он оставил Альенору в женской обители в центре города и проводил Анна чуть дальше, в бенедиктинский монастырь на берегу.

Анна поселили в тесной келейке, которую он нашел совершенно прелестной. Из нее открывался великолепный вид на море – яркого, густого синего цвета. Солнце заглядывало к нему через узкое, вытянутое окошко. Продолговатое световое пятно в течение дня перемещалось по белым стенам.

Прямо под окном рос жасмин, постоянно источая нежный, сладкий аромат, особенно по ночам.

Анн проводил в этом месте долгие часы, ничего не делая, даже не думая. Сезар Кабриес оказался прав: хоть Анн и пребывал в бездействии, все в нем непрестанно изменялось – уже из-за одного того, что шло время. Ибо только время стягивает и сглаживает края ран – и тела, и души.

Однако Анн все же регулярно выходил из монастыря и прогуливался по окрестностям верхом на Безотрадном. С восхищением он открывал для себя пышные пейзажи, незнакомые растения, белоснежные домики, смуглых от загара мужчин и женщин.