Дочь викинга - Юлия Крен Страница 42

Да, аббатиса не могла стать опорой Арвиду, не могла спасти его. По его глазам она поняла, что в этот миг что-то разбилось в душе этого мальчика, и осколки, разлетевшиеся во все стороны, больно ранили и ее саму. Впрочем, ее душа не была настолько опустошена. Мать настоятельница давно знала эту тайну и смирилась с ней. Она знала об этом… с тех самых пор. Тогда, когда с ней поступили дурно. Тогда, когда она поступила правильно.

По крайней мере, раньше она так думала. Теперь же аббатиса уже не была уверена в том, что правильно, а что нет. И имеет ли это какое-либо значение для Арвида.

– Я думала, ты знал, что… что не она… а я…

Настоятельница запнулась. Звук ее голоса напоминал писк птенчика, выпавшего из гнезда.

Ладонь юноши легла на амулет.

– Ложь, – с трудом выдавил он.

Мать настоятельница глубоко вздохнула.

– Так было лучше для тебя, – пробормотала она, еще не до конца совладав со своим голосом. – Просто забудь, что я сказала… не думай об этом…

Ах, какие глупости! Будто слова – это сор, который можно выбросить.

Женщина протянула руку и коснулась плеча Арвида. Ее потряс его ужас. А еще – его отвращение.

Как же ей знакомо это отвращение, как часто она испытывала к себе, да и к другим, нечто подобное! Но сколь бы привычным ни было это ощущение, оно сильно задело аббатису. И вызвало в ней упрямство.

Отдернув руку, она с горечью подумала: «Я такого не заслужила». Непонимание, ярость, смущение – да, этого она ждала. Гнева. Града вопросов. Упреков. Но не презрения.

– Что бы мы ни сделали, мы сделали это для тебя.

Ее голос больше не дрожал. Сейчас мать-настоятельница говорила тем спокойным тоном, которым обычно утихомиривала возмущенных чем-то монахинь.

Но на Арвида этот тон не подействовал. Отшатнувшись, юноша развернулся и побежал к воротам.

– Арвид! – крикнула настоятельница.

Как давно она не кричала так громко. Не звала его по имени.

Мальчик не остановился. Добежав до ворот, он отодвинул засов и распахнул тяжелые створки, но сначала выйти наружу не решился и лишь через некоторое время переборол свой страх. Мать-настоятельница пошла за ним, вначале так же поспешно, затем все медленнее. Словно какая-то невидимая сила удерживала ее, не давала продвинуться вперед.

Женщина нечасто покидала родные стены и всегда делала это в сопровождении аббата соседнего монастыря. Помедлив, аббатиса вышла за ворота. Она впервые в одиночку пересекла невидимую черту между мирской и церковной жизнью. Настоятельница была смущена и напугана, и ей казалось, что вот-вот кто-то остановит ее, схватит за плечо. Но никто не преградил ей путь, никто не окликнул ее, и женщина побежала по тропинке, легко, будто юная девушка. Правда, вскоре она запыхалась – как, впрочем, и Арвид. Конечно, при других обстоятельствах он легко скрылся бы от нее, но незажившая рана вынудила его остановиться.

– Прошу тебя, давай поговорим. – Аббатиса вновь протянула к Аренду руку, но юноша отшатнулся, отмахиваясь. – Прошу тебя…

Она запнулась, только сейчас увидев, что паренек напряженно прислушивается. Но мать-настоятельница не последовала его примеру. Чужой мир и его звуки, возможно, таившие угрозу, не пугали ее. Сейчас больше всего матушку заботило смятение Арвида.

– После всего, что ты узнал, ты можешь ненавидеть меня, – произнесла она. – Но прошу тебя, не убегай! Только в монастыре ты можешь чувствовать себя в безопасности. И только там я смогу рассказать тебе о том, что случилось тогда и что…

– Тише, прошу!

Лишь теперь мать настоятельница увидела, что на его лице больше не было отвращения. На нем застыл страх. Ужас.

– Он уже близко, – выдохнул Арвид.

И тогда мать настоятельница тоже прислушалась. И услышала.

Топот копыт…

Таурин, зайдя по колено в воду, остановился. Он не сразу почувствовал холод, но понимал, что в ледяной воде девушкам придется нелегко. Если их не снесло течением, они погибнут от холода или утонут. А может быть, в них попал кто-то из лучников.

Посмотрев на серый бурный поток, Таурин ничего не смог разглядеть. Над рекой клубился туман, стирая все очертания.

«И все же они могли добраться до другого берега», – подумал франк.

– Проклятье! – воскликнул он.

В воздухе все еще свистели стрелы, одна пролетела совсем рядом с ним. Только тогда Таурин повернулся и поднял ладонь, отдавая своим людям приказ остановиться.

– Слишком поздно! – прорычал он. – Даже если бы вы их видели, вам не попасть в них с такого расстояния!

– По-моему, с них и этого хватит, – ухмыльнулся один из солдат.

Этот парень казался довольным – в отличие от Таурина. Ему недостаточно было лишь предполагать, что они сумели избавиться от этих девушек. И даже если бы франк был уверен в том, что его лучники подстрелили беглянок, ему бы это не помогло. Мертвая или живая – ему нужна была принцесса Гизела, чтобы доказать миру: дочери короля нет в Руане. Но если принцесса мертва, ее унесло течением. А если жива – сейчас она уже по ту сторону Эпта, границы, отделявшей королевство франков от земель норманнов. Туда Таурину не попасть.

Его люди убрали луки и спрятали в колчаны так и не использованные стрелы. Таурину хотелось наказать их за то, что они начали стрелять так рано. Франк намеревался лишь напугать девушек, пригрозить им луками, а солдаты подумали, что он приказал стрелять.

Впрочем, Таурин ничего не сказал своему отряду. Отвернувшись, он сжал виски и глубоко вздохнул. Свист стрел уже стих, но Таурин никак не мог успокоиться. Он ненавидел стрелы. Ненавидел прятаться от стрел. Тогда, во время войны, изменившей его жизнь навсегда, в них летело столько стрел… И подобно смертоносным стрелам, на Таурина обрушились воспоминания.

Враги… построили осадные сооружения… и стреляли с этих платформ. Стрелы были объяты пламенем. А еще были катапульты… Камни падали на городские стены, камни и зажженные стрелы… А они стояли под градом копий, стрел, камней, зажженных факелов…

Таурин помотал головой, отгоняя навязчивые мысли, но свист стрел все еще звучал у него в ушах.

Свист стрел, грохот камней были громче, чем колокольный звон, призывавший воинов к оружию.

Да, воины сопротивлялись что было сил, они лили на врагов кипящее масло. Свист и грохот, свист и грохот, а теперь еще и вопли. Это кричали враги, враги, они-то заслужили смерть, пусть и такую страшную. Заслужили – не заслужили… Крики умирающих были невыносимы.