Инженю - Александр Дюма Страница 43

И вот в то мгновение, когда пленник менее всего этого ждал, когда скорая смерть была предметом его самых горячих желаний, главарь мятежников вдруг преклонил колено перед королем, попросил у своей жертвы прощения и в конце концов отдал себя под защиту того, кто уже только Бога считал своим защитником… Но все это может показаться вам, мой дорогой Дантон, лишь простым вставным эпизодом, поэтому возвращаюсь к себе. Снова устремите взгляд на то место, где вы оставили вашего покорного слугу; я покидаю славного Михаила, кровь по-прежнему льется из моей раны, я обливаюсь смешанным с кровью потом, из-за головной боли у меня перед глазами кружатся деревья и дома, я больше не сознаю себя: дрожу, шатаюсь как пьяный, качаюсь то влево, то вправо; но, несмотря на все это, инстинкт жизни по-прежнему дает себя знать, и, собрав остаток сил, пытаюсь следовать указанным мне путем.

Вдруг я слышу выстрелы в улочке, оставшейся слева, слышу угрожающие крики вперемежку с криками испуга! Кроме того, до меня донесся шум кареты; я встревожился, ибо, если бы я продолжал идти посередине улицы, карета могла бы меня раздавить; но карета, в которой услышали треск выстрелов, останавливается, лошади топчутся на месте. Что все это значит?

Охваченный страхом, я, прислушиваясь, пытаюсь сориентироваться. Вам известно, так как я уже говорил об этом: то были люди короля, разбегавшиеся сломя голову в разные стороны. Двое-трое из них оказались на той же улице, что и я; один, пробегая мимо, задел меня и чуть было не сбил с ног. Потом карета под эскортом сорока трех заговорщиков снова тронулась с места; карета и заговорщики показались на краю улицы, где я находился, налетев как ураган, который и швырнул меня на землю; не знаю почему, лошади перепрыгнули через меня, не задев копытами; меня сбил с ног несчастный король Станислав, которого волокли по земле! Потом все — лошади, карета, куда бросили пленника, заговорщики с обнаженными, сверкающими в темноте саблями, — исчезло вдали, а я, едва дыша, ничего не соображая, остался лежать на земле, на всякий случай моля святого Павла, моего заступника, избавить меня от нового несчастья.

Через пять минут все развеялось как дым, воцарилась полная тишина, наступила глубокая темень, на горизонте больше ничего нельзя было разглядеть; рядом со мной на грохот бешено промчавшейся по улице кавалькады лишь открылись несколько окон, но весьма беззаботно снова закрылись.

Жители Варшавы почти не обращают внимания на воскресные драки солдат: шум на улице был принят ими за драку. Я же, никому не нужный бедняга, лежал неподвижно, будучи очень слабым или, вернее, очень испуганным, чтобы попытаться встать. Я желал лишь одного, чтобы никто не оказался слишком любопытным и не выглянул из дома, чтобы никто не оказался слишком милосердным и не пришел мне на помощь.

Так прошло полчаса: за это время все мои чувства, почти убитые миновавшей опасностью, постепенно снова пробудились и начали предощущать грядущую опасность. За эти полчаса прохлада воскресила мои силы: мышцы расслабились, мысли в голове стали более отчетливыми. Я поднялся и попытался пойти дальше. В ту секунду, когда я встал на одно колено, опершись рукой о землю, на краю улицы показался факел, а за ним — три, пять, двадцать факелов! Туча офицеров, о чем-то спрашивая друг друга, бежала следом за двумя слугами короля; эти спешащие, бледные от волнения люди натолкнулись на труп гайдука, все еще сжимавшего в руке окровавленную саблю.

Тут весь отряд остановился, и все стали держать совет.

Затем, поскольку каждый труп требует надгробного слова, голосов двадцать начали кричать: «Это герой!» — «Он защищал своего короля!» — «Он убил врага!» — «Он получил десять пуль!» И все стали смотреть на израненное тело, разглядывая красное от крови лезвие сабли и хором, как это делают воины бдина на погребении своего вождя, повторяли: «Это герой! Герой!»

Они потратили на это похвальное слово минут десять; за это время мне удалось пройти шагов сто, и, поскольку силы мои возвращались вместе с необходимостью обрести их вновь, еще через десять минут я выбрался бы из города, смог бы убежать в поле направо или налево.

Вдруг кто-то воскликнул:

«Они явно проехали этой улицей и выехали через эти ворота. Пошли к воротам! Выбравшись на дорогу, мы отыщем следы копыт, пойдем по следу и догоним этих разбойников!»

Сразу же они поспешили вперед, растянувшись во всю ширину улицы словно рыбаки, тянущие невод; пройдя сто шагов, они натолкнулись на меня, приняли за беглеца и, громко крича, бросились ко мне.

От страха я потерял сознание…

Когда я пришел в себя — произошло это быстро, — то услышал, как они, окружив меня, что-то обсуждают.

Вопросы и объяснения следовали одни за другими.

«А этот кто? Он мертв?» — «Нет, вероятно, только ранен… Это не человек короля… Кто-нибудь знает его?» — «Я не знаю…» — «И я… Никто не знает!.. Значит, это чужак, возможно, один из убийц короля; наверное, тот, кого ранил храбрый гайдук. Он еще дышит?» — «Да… нет… да, дышит…» — «Ну, что ж, прикончим его! Изрубим в куски!»

И они приготовились исполнить обещанное. Один из офицеров занес саблю. «Sta! [27]» — закричал я. В эти несколько секунд у меня мелькнула мысль: рана, избороздившая мою спину и обнажившая кости, была вся похожа на след от каретного колеса. «Я не убийца, — продолжал я, по-прежнему говоря на латыни. — Я бедный студент. Похитители короля окружили меня, повалили на землю, топтали ногами, а карета его августейшего величества оказала мне честь, проехав по мне».

В конечном счете это было возможно; поэтому этой выдумки оказалось достаточно, чтобы дать мне передышку.

«Господа, все, что говорит этот человек, неправдоподобно, — снова заговорил один из офицеров, — и я настаиваю, что мы имеем дело с одним из убийц короля; но тем лучше, если это так: Провидение пока сохранило ему жизнь, и он, кажется, ранен не смертельно; не будем его убивать, он все скажет, а если будет молчать, мы найдем способ развязать ему язык; таким образом мы узнаем творцов этого гнусного заговора».

Предложение имело необычайный успех; теперь, когда я был у них в руках, они рассчитывали получить от меня сведения о заговоре и никто больше не считал себя обязанным идти дальше. «Во дворец!» — крикнул кто-то. «Во дворец!» — хором ответили все остальные.

И они, взяв за руки и за ноги, потащили меня, но не из жалости, а скорее потому, что, вероятно, опасались, как бы я не сбежал, если встану на ноги.

Через пять минут я торжественно вступил во дворец, сопровождаемый пятью сотнями людей, которые, несмотря на поздний час, жаждали знать, кто этот бандит, поднявший на ноги весь город. Что вы думаете об этом, Дантон? Ну, разве это не приключение? Послушаем-ка ваше мнение.

— Право же, я признаю, что вы развернули передо мной дивный набор обстоятельств! Вы отмечены судьбой, мой дорогой господин Марат… Но, умоляю вас, продолжайте; не знаю, насколько занимательны приключения молодого Потоцкого, но уверен, что они интересуют меня бесконечно.