Книга нечестивых дел - Элль Ньюмарк Страница 43

Я прошмыгнул наверх взять украденные слова. Бернардо нежился на моей подушке, и я, подвинув его, сообщил:

— Все идет отлично. У меня созрел план, как произвести впечатление на синьора Ферреро, и скоро меня сделают поваром по овощам. Я куплю наставнику персики и выберу их с умом. Но прежде сделаю небольшой крюк. — Забрав пергамент, я направился к переписчикам.

Миновал прилавок торговца рыбой и отдал Доминго апельсин. Как обычно, он разразился благодарностями, от которых мне всегда становилось неловко. Я еле увернулся от его объятий. У входа в ряд переписчиков нащупал в кармане дукат и задумался, как выбирать чтеца. Все ли одинаково образованны? Можно ли доверять каждому? Я медленно шел по мрачному проходу, вглядываясь в лица. Пожалуй, мне еще не приходилось рассматривать этих людей так близко. Когда я жил на улице, то проносился здесь сломя голову, удирая от очередного разъяренного торговца.

Некоторые переписчики сидели за самодельными прилавками, другие вынесли кресла и положили на ручки письменные доски. Они были отнюдь не старыми, как я всегда думал. Некоторые — совсем молодыми, всего на несколько лет старше Марко. От дыма жаровен их волосы и кожа покрылись серым налетом, они застыли в задумчивых позах, склонив головы над работой, поэтому казалось, будто их плечи гнутся под тяжестью лет. Их ученый вид и тишина на улице действовали заразительно: все вокруг меня говорили шепотом, словно в церкви, и я услышал собственное дыхание.

Некоторые улицы в Венеции играют странные шутки со звуками. Акустическое волшебство проявляется там, где высокие здания нависают над извилистыми мощеными переулками. Звуки проникают только в самые концы, а середину тревожат лишь древние отголоски истории. На соседних улицах крикливо и бойко торговали товарами со всего мира, а в ряду переписчиков царил покой — стояла такая тишина, что слышались шелест бумаги, скрип перьев и шорох шлифовальных камней по пергаменту.

Один переписчик сидел без дела — его доска была пуста. Он посмотрел в мою сторону, и я положил перед ним свои каракули и спросил:

— Можешь прочесть, что здесь написано, и объяснить значение?

Он оглядел меня с ног до головы, затем с головы до ног. Я тоже окинул его оценивающим взглядом. Старик с похожей на рисовую бумагу кожей и клочковатой седой бороденкой. Один голубой глаз подернула молочная пелена. Я засомневался, способен ли он вообще видеть, а затем понял, что из-за своих плохих глаз он и остался без работы. Из-под одежды просачивался несвежий запах старости, левая рука, узловатая в сетке вен, подрагивала на колене. Голос был таким же тусклым и надтреснутым, как видавшее виды зеркало.

— У тебя есть чем платить?

Я вынул из кармана дукат и поднял вверх. Я уже успел заметить, что на этой улице расплачивались в основном мелочью, золотые дукаты появлялись нечасто, и немногие из переписчиков привыкли их получать. При виде золота слезящиеся глаза блеснули. Старик потянулся за монетой, но я зажал ее в кулаке.

— Сначала прочитай.

— Как я могу быть уверен, что ты заплатишь, после того как я прочитаю?

Честный вопрос. Я положил дукат на его письменную доску, однако, прежде чем убрать руку, предупредил:

— Я оставлю монету здесь, но не касайся ее, пока не прочтешь.

Старик кивнул. Я убрал ладонь. Мне показалось, что на его лице мелькнуло изумление.

— Давай посмотрим, что тут у тебя.

Старый еврей склонился так низко, что борода касалась пергамента, прочитал первое слово и поднял голову.

— Какао. — Если он и удивился, то никак этого не выразил. — Стручок найденного в Новом Свете растения, — объяснил он. — Я слышал, его употребляют для выпечки кондитерских изделий, иногда — для приготовления напитка. — Старик пожал плечами. — Но в Европе его очень мало. И все это принадлежит испанскому королю. — Я не ответил. Он вновь склонился над пергаментом и пробежал взглядом оставшиеся слова. — Где ты это нашел?

Я почувствовал, что меня загоняют в угол, и испугался.

— Я плачу, чтобы ты прочитал, что тут написано, а не задавал вопросы.

Переписчик некоторое время смотрел на меня, затем объявил следующее слово:

— Кофе. Зерна из Аравии. Их используют для приготовления напитка, придающего мужчинам необыкновенную жизненную силу и энергию. — Не дождавшись моей реакции, он продолжил: — Белена — обычная трава. По слухам, способна останавливать старение, но это россказни старых бабок. Из нее получается вполне сносный чай. — Его палец скользнул к следующему слову. — Валериана, еще одна трава, славится своими свойствами мягкого успокоительного.

Согнувшись над своими каракулями, я определил, что последнее прочитанное слово перерисовал с бутыли, которую, как считал, старший повар брал, когда готовил дающий забвение соус.

— Мягкое успокоительное, и все?

Старик раздраженно поморщился.

— Ты не понял, что я сказал? — Одна его бровь поползла вверх. — Разумеется, если принять слишком много… — Он покачал головой.

— Что случится, если принять слишком много?

— Полагаю, может вогнать в сон. Откуда мне знать? Я переписчик, а не травник. Хочешь, чтобы я прочитал остальное? — Он согнулся над пергаментом, и его дрожащий палец указал на следующие два слова. — Хризантема и женьшень. Первое — выращиваемый в Китае цветок, его добавляют в чай. Женьшень тоже из Китая, но я не знаю его назначения. Вероятно, какая-то заправка для усиления вкуса. — Он задумался и пробормотал: — Или, может быть, это жасмин?

Над следующим словом старик думал так долго, что я начал опасаться, не заснул ли он. Или уж не умер ли. И поторопил:

— Продолжай.

Он покачал головой.

— Амарант или аманита. Непонятно написано, да и чернила расплылись.

— Что это такое?

— Не будь нетерпелив. — Он погладил свою редкую бородку. — Я встречал оба слова в греческих текстах. Думаю, в данном случае это амарант. Злак. В Древней Греции лист амаранта символизировал бессмертие, но я считаю, что это вышедшее из употребления слово. Никаких амарантов теперь нет… Ха! Как тебе это нравится? Символ бессмертия сам вымер!

— Забавно, — без улыбки заметил я.

— Но не исключено, что это слово — аманита, — продолжал еврей. — Ядовитый гриб. Хотя не могу утверждать. Почерк отвратительный.

Меня это неожиданно кольнуло.

— Я не спрашивал твоего мнения о почерке.

— Хорошо, хороню, — недовольно махнул он рукой. — Тогда последнее слово. Интересно, что если все остальные относились к кулинарии, то это — опиум.

Я слышал об опиуме — медицинском снадобье для облегчения боли. Опиум продавали в аптеках, и стоил он баснословно дорого.

— Ты уверен?

— Я же сказал.

Я решил, что опиум, вероятно, имеет какое-то кулинарное предназначение, о котором мне ничего не известно, и спросил: