Две королевы - Александр Дюма Страница 45

Эскориал — величественное здание, но печальное жилище. Здесь в своеобразном пантеоне покоятся короли, а монахи-камальдулы охраняют их, представляя собой почетный караул. В Эскориале находятся восемь величественных усыпальниц, в том числе гробницы тех усопших, кому сразу по прибытии пожелал поклониться Карл II. Он любил постоять среди гробниц, а королева вынуждена была сопровождать его; можно себе представить, с каким нежеланием она делала это. Помолившись на коленях перед алтарем, король приказал открыть склепы, где покоились его предки; он шел от могилы к могиле, останавливаясь перед каждой из них:

— Здесь лежит Карл Пятый, моя королева, великий Карл Пятый, могущественнейший в мире монарх; он там, куда и нам предстоит уйти!

Королева еле сдержалась, чтобы не сказать: «Дай Бог, чтобы это случилось сейчас же! Эту гробницу я предпочла бы той, в которой живу, — в ней спокойнее».

Затем король подошел к могиле Филиппа II, далее — к могиле Филиппа III.

— Это твой предок, Луиза, отец королевы Анны. Вот почему я люблю тебя; поклонись ему.

У памятника отцу, Филиппу IV, король задержался подольше и произнес целую речь; затем он пожелал поцеловать надгробную плиту.

— Подумать только, король, мой отец, который был повелителем Испании и Обеих Индий, лежит здесь и его едят черви!

Подобные мысли своим остроумием могли бы рассмешить лишь покойников на кладбище. Но таковы уж были шутки этого славного монарха!

Усыпальницам королев были уготованы иные церемонии: король не пропустил ни одну из них, и особое внимание уделил француженкам, расчувствовавшись по их поводу; о несчастной Елизавете он говорил довольно долго и закончил такими словами:

— Не забудь о том, что я советовал тебе сегодня утром, и пусть этот мрамор постоянно напоминает о сказанном мною моей королеве.

Он подошел к могиле дочери нашего короля Генриха IV и сказал совсем просто:

— Она тоже француженка!

Прозвучало это как оскорбление, брошенное надгробию.

Осмотрев занятые гробницы, король остановился перед теми, что оставались пустыми в ожидании своей добычи, и, указав на них принцессе, произнес:

— Сюда мы ляжем вместе и останемся рядом на веки вечные. Я уйду раньше тебя, потому что очень болен и долго не проживу. Род мой закончится; мне так предсказано, и я верю этому, чувствую, что так и будет; ты не покинешь меня, Луиза, никогда, никогда!

И король упал как подкошенный — с ним такое часто случалось; пришлось унести его и на протяжении нескольких часов приводить в чувство. Королеву не допустили туда, где он страдал, никого не узнавая. В печали она вернулась в свои покои. То, что увидела и услышала Мария Луиза, не способствовало хорошему настроению, а обморок короля испугал ее. Если он умрет, какая участь ожидает его супругу? При этом дворе не принято отсылать вдовствующих королев в их семьи, их отправляют в какой-нибудь монастырь, подальше от Мадрида, запирают там и пытаются склонить к постригу, чтобы была уверенность, что они оттуда не выйдут. Таков венец благодеяний в этой славной стране.

Королеве не удалось ни на секунду остаться наедине с Надой и, соответственно, узнать, что ему стало известно; грусть карлика слишком ясно указывала на то, что хороших новостей ожидать не приходится, тогда как Ромул казался печальным лишь по необходимости — этого требовало настроение окружающих, — но его глаза светились злорадством.

Так прошел весь день; к вечеру король встал, он чувствовал себя лучше и пришел к королеве. От его утренних мыслей не осталось и следа. Теперь его волновало совсем другое: он пожелал отдать распоряжения в связи с приближающейся Страстной неделей — в Испании ее соблюдают чрезвычайно строго, но это касается лишь внешних обрядов, которые не мешают любовным делам идти своим чередом. Молебны в Великий четверг — всего лишь предлог для свиданий, и довольно часто молодые люди заходят в первую попавшуюся церковь, где как бы случайно происходит встреча, к которой они стремились.

Наконец за первым безысходным днем наступил другой, когда королеве было предоставлено чуть больше свободы. Нада проскользнул к ней и, к счастью, застал ее одну или, по крайней мере, без дуэньи; фрейлины находились в первой гостиной.

— Госпожа, я был в доме у герцога, повидал его кормилицу, и она мне все рассказала.

— Так где же он? Что делает?

— Ваше величество, его увели агенты Святой Эрмандады через час после того, как он покинул дворец; герцог знал, что его арестуют, и не хотел, чтобы вы стали свидетельницей этой сцены, вот почему он так быстро ушел.

— Боже мой! Но если герцог знал об аресте, он должен был спрятаться!

— От инквизиции не спрячешься, госпожа.

— И что теперь с ним будет?

— Об этом знают Бог и великий инквизитор!.. Может быть, его сожгут на этом аутодафе. Заранее мы ничего не узнаем, не узнаем и в тот страшный день, пока они не наденут на приговоренного санбенито с маской и капюшоном и не напишут на нем его имени.

— Неужели они осмелятся сжечь испанского гранда, моего придворного мажордома?

— Они способны сжечь даже вас, ваше величество, если это будет в их интересах; разве в ваших покоях нет их шпионов и разве они не обрекли благородного герцога де Асторга на казнь? . — Кто же эти низкие люди?

— Прежде всего госпожа герцогиня де Терранова, не сомневайтесь! А затем это чудовище по имени Ромул. Она — мозг, он — орудие.

— Так запомни, Нада, что я тебе скажу: Терранова уйдет от меня, я прогоню ее, даю тебе королевское слово.

— Ваше величество, вы не сможете сдержать его.

— Я королева и докажу это; ты еще не знаешь меня, Нада. Твоя госпожа еще помнит, чья кровь течет в ее жилах. Я принадлежу к самому древнему и самому славному в мире королевскому роду; мой отец — Бурбон, мать — Стюарт, и с той и другой стороны я внучка Генриха Четвертого. И я докажу всему свету, что наш королевский род на мне не увял, увидишь!

— О госпожа, о моя дорогая и благородная королева, будьте осторожны!

Карлик упал к ногам Марии Луизы и стал целовать их, умоляя ее укротить гнев, не поддаваться возмущению, бесспорно справедливому, вызванному столь непростительной обидой, и помнить, что этот гнев может повлечь за собой ужасные последствия.

— Обидой? Ты называешь это обидой? — воскликнула она. — Подумай о несчастье, о жизни самого щедрого, самого благородного сеньора во всей Испании, ведь эти ничтожества подвергли его пыткам! Нет, я скажу, что думаю, и, если промолчу, буду виновна в глазах Господа!

Вечером, перед ужином, когда король находился в спальне королевы наедине с ней, Мария Луиза встала и направилась к двери; она сама позвала главную камеристку, хотя их величества могли оставаться вдвоем еще целый час.