Королева нефритов - Икста Майя Мюррей Страница 49

— Видите ли, у нас была трудная неделя, — извинился глава семейства. — Мои девочки этого не понимают.

— Некоторые умерли, — из-за его спины сказала младшая.

— Одна леди умерла, — добавила ее сестра.

— Какая леди? — спросила я.

— Не надо говорить об этом, милая, — сказала мать.

— Мы ищем женщину по имени Хуана Санчес, — пояснила я. — Мы здесь, чтобы ее найти — может, она снимала у вас номер? — Я описала свою мать, сообщив, какая у нее прическа, какой характер и т. д., а также упомянув, что она профессор университета.

— Извините, мэм, но здесь ее не было, — ответил хозяин гостиницы, — и я о ней ничего не слышал.

— Тогда давайте отдохнем и постараемся забыть, что сегодня произошло, — предложила Иоланда.

Тем не менее никто из нас не сдвинулся с места; все сразу как-то притихли. Стоя в ярко освещенном холле, мы молча смотрели друг на друга, пока наконец Эрик, который до этого момента выглядел чрезвычайно скверно — волосы у него на голове стояли дыбом, покрытое синяками лицо испачкано грязью, — вдруг не взглянул на меня с той широкой усмешкой, которая тысячу раз приводила в трепет библиотекарш в музее Хантингтона.

— Видимо, мне придется взять командование на себя, — сказал он. — Сегодня ляжем спать попозже. Мне абсолютно ясно, что всем нам необходимо устроить небольшую оргию, иначе полностью слетим с катушек.

— Здесь вы начальник, — отозвалась я.

— Что, правда?

— Нет, но все равно продолжайте.

— Ну, вот и прекрасно, — сказал он. — Знаете, что нам сейчас нужно?

— Упиться до чертиков, — догадалась я.

— До потери сознания, — обрадовался он.

— И немного закусить, — стараясь не уступать нам в крутизне, сказала Иоланда.

— Звучит неплохо, — улыбнулся владелец гостиницы.

— Все, что мы можем предложить, — оладьи, — сказала его жена.

— И немного рома, — сказал хозяин.

— Какого еще рома? — спросила его жена.

— Ром подойдет, — сказал Эрик.

И мы отправились на кухню, где жена хозяина уселась, положив свои голые ноги на длинный дубовый стол, тогда как Эрик прямо поверх заляпанных грязью брюк нацепил фартук и принялся взбивать тесто для блинов. Отправившаяся в гостиную Иоланда обнаружила в обширной коллекции хозяев старые пластинки Лилианы Фелипе, и вскоре по всему дому разносились лукавый голос певицы, гром барабанов и звуки рожков, — да так, что стоявшие на проигрывателе глиняные фигурки начали дрожать и подпрыгивать. Из своих комнат потянулись до сих пор спавшие постояльцы — они, правда, довольно быстро оживились, почувствовав запах блинов и увидев шесть бутылок бакарди, которые Эрик обнаружил у дальней стенки буфета. При виде рома жена хозяина выразила решительный протест и возмущение, длившееся до тех пор, пока по настоянию своего нового гватемальско-американского бармена сама не отведала четыре бокала огненной жидкости.

— Пейте, пейте, удивительная королева красоты, — говорил Эрик. — У вас глаза начинающей киноактрисы и ножки молодого оленя, а ваши дочери разобьют сердца миллиону мужчин.

— Так и быть, — согласилась она.

До самого рассвета Эрик демонстрировал те свои таланты, которые заставляли забыть о целомудрии аспиранток Калифорнийского университета, доводили до безумия мою мать и приводили в экстаз университетских деканов — пока те не падали под столы на факультетских посиделках. На эту ночь его способность организовывать вакханалии обеспечила всем некоторую передышку — я, например, и забыла о том, что прочитала в мамином дневнике. В два часа ночи дочери хозяина с воплями прыгали вокруг Эрика, а их мать танцевала с мужем танго, выкрикивая тому на ухо песни Фелипе. А вот Иоланда по мере опьянения становилась все более величественной. За столом она сидела очень напряженно, с высокомерным выражением лица и в классической позе русского посла или же затянутой в корсет дамы полусвета. Но когда я подошла, чтобы ее обнять, она утратила манериентальность; схватив мои руки, прижала к лицу и поцеловала.

— Я и люблю тебя, и ненавижу, — сказала она. — Хотя на самом деле я вовсе не ненавижу.

— Ты моя лучшая подруга, Иоланда! — всхлипнула я. — Я была настоящей задницей.

— Это точно! — в порыве пьяной откровенности воскликнула она. — Задница у тебя, как у лошади.

Вскоре все остальные постояльцы уже сидели за длинным деревянным столом рядом с Иоландой и то смеялись, то безутешно плакали над трагедией урагана, ужасами войны и той невероятной пустотой, что осталась после всех смертей. Жена хозяина время от времени отправляла дочерей спать, но уже через несколько минут девчонки вновь, босые, появлялись на кухне, жевали блинчики и с интересом принюхивались к рому. Тем временем Эрик, продолжая свою жизнеутверждающую деятельность, чем-то напоминавшую библейское сказание о рыбе и хлебах, ухитрился сделать так, что бокалы всю ночь оставались полными; кроме того, он лично испек на старой черной сковородке восемь партий блинов, подбрасывая их вверх так, что они описывали в воздухе мертвые петли. Он танцевал, пил, потел и, стоя у плиты, рассказывал периодически возникающим девочкам какие-то байки (где хозяин гостиницы взял топливо для того, чтобы растопить чудовищное устройство, понятия не имею, но, по-моему, как-то раз он оттащил на задний двор пару тумбочек и вернулся обратно уже с целой охапкой дров). Наконец, в шесть часов утра Эрик на цыпочках прошел над распростертыми на полу девочками, вытащил из-за стола сидевшую неестественно прямо Иоланду и под музыку «Святого Михаила-архангела» начал танцевать с ней, обмениваясь сомнительными шуточками и хохоча изо всех сил. Затем наступила моя очередь.

— Вставайте, Клеопатра! — наклонившись надо мной, сказал он. — Станцуйте со мной фокстрот, мой прекрасный синий чулок, моя принцесса, моя милая фурия, моя русалка…

— Должно быть, вы пьяны, — сурово сказала я.

— Совершенно пьян, — ответил он.

— Господи, ну давай же! — сказала Иоланда. — Она ведь так коротка.

— Кто она?

— Жизнь! — рявкнула Иоланда.

И мы начали танцевать. Обняв за талию, Эрик закружил меня в ритме мамбо. Он вертел меня так, что мои руки мотались из стороны в сторону, волосы развевались, а ботинки, казалось, вообще не прикасались к полу. Когда я откидывала голову, в глазах сверкали искры и я смеялась — впервые за последние восемь дней. Сначала я растерялась, но потом в моей душе без труда отыскались те взрывные нотки, которые как раз и составляют лучшую часть сальсы и рок-н-ролла. А когда он начал крутить меня так, как это делали в пятидесятые годы, я вдруг начала, запинаясь, выкрикивать полузабытые строчки песен; Эрик согнулся пополам от смеха, а остальные участники торжества наградили меня нестройными возгласами «Давай, давай!».

А потом музыка кончилась, я слышала только шум крови в висках и царапанье иглы по пластинке. Бросив возмущенный взгляд на проигрыватель, Эрик скривился.