Бог располагает! - Александр Дюма Страница 5

Тем не менее она вторично попыталась подвергнуть его дар испытанию.

— Послушайте, — начала она, — неужели вы, великий провидец уже свершившихся деяний, можете полагать, что вполне меня уверили? Господин прусский посол — лицо известное, а те, кто по положению возвышаются над толпой, всегда на виду. Не надо быть великим кудесником, чтобы разузнать о том, что он сделался жертвою какого-то необычного происшествия. Всякий может выяснить, что стряслось с графом фон Эбербахом. Вам известно его лицо, и вы рассказываете о его жизни. Чтобы я поверила в ваши астрологические способности, вам надобно угадать нечто о том, кого никто здесь не знает, да и вы сами не видели.

— Но, сударыня, — возразил Нострадамус, — в столь блистательном обществе трудновато отыскать кого-либо, кто никому не известен.

— Здесь есть одна особа, чей чудный голос только что всех заинтриговал. Угодно вам, чтобы я за ней послала?

— О да! — с неожиданной дрожью в голосе ответил Нострадамус.

— О да! — невольно вырвалось у Юлиуса.

— Только при одном условии, — прибавила герцогиня Беррийская. — Хотя эта дама во Франции никому не известна, но вы во время своих странствий могли где-нибудь ее видеть. А потому она явится в маске. Чародея, без всякого затруднения пронизывающего взглядом непреодолимые стены будущего, вряд ли смутит лоскуток атласа.

— В маске ли, без маски, пусть только явится сюда! — почти перебил ее Нострадамус.

Герцогиня сделала знак одному из распорядителей торжества, тот исчез и через минуту возвратился, ведя певицу.

Ее лицо скрывала маска.

Это была великолепно сложенная, хрупкая и очаровательная женщина. Венецианское домино прекрасно гармонировало с ее подбородком и смуглой шеей, вызолоченными скорее всего солнцем Италии. Высокая прямая шея горделиво несла густейшую копну темно-каштановых волос, среди которых виднелось несколько белокурых прядей.

Почему при виде этой женщины и астролог и Юлиус разом почувствовали, как у них сжалось сердце, ни тот ни другой не могли бы сказать.

— Подойдите, сударыня, мы хотели бы выразить вам свое восхищение, — сказала герцогиня певице.

В течение нескольких минут на певицу изливался поток благодарностей, как бы возмещая своим энтузиазмом те чувства, которыми она только что их одарила. Она же с благородной грациозностью кивала всем, но не произнесла ни слова.

Герцогиня обернулась к астрологу.

— Что ж, мессир Нострадамус. Мы дали вам время рассмотреть нашу гостью, и вы им неплохо воспользовались, — произнесла она, заметив, как астролог пожирает незнакомку глазами. — Надеюсь, после столь тщательного исследования вы сможете что-нибудь о ней рассказать?

Нострадамус, казалось, не слышал ее слов: он не мог оторвать глаз от певицы.

— Да будет вам, — снова прервала его молчание герцогиня Беррийская. — Ясновидец, подобный вам, не должен требовать целой вечности на размышления. Так вы знаете, кто перед вами? Да или нет?

Нострадамус наконец обернулся к ней и произнес:

— Вашему королевскому высочеству принадлежит последнее слово в том, что касается моих способностей, как и во всем прочем. Присутствующая здесь особа мне неизвестна.

— Ах, так вы признаете свое поражение! — вскричала герцогиня Беррийская, и словно некий груз свалился с ее души.

Нострадамус хранил молчание, и она продолжала:

— Великолепно! Поскольку магия мертва, бал продолжается! Сударыня, еще раз примите мою благодарность. Любезные кавалеры, вон там в уголке я заметила очень хорошеньких женщин, которые еще не танцевали.

И чтобы подстегнуть всеобщее веселье, она приняла руку, как раз предложенную ей, и закружилась в вихре самого веселого и бурного танца, какой только можно себе представить.

С этой минуты в зале окончательно воцарились вальс, музыка и радостное воодушевление. С наступлением рассвета празднество разгорелось еще жарче, как ярко вспыхивает догорающая свеча, прежде чем совсем погаснуть.

Что касается певицы, то она как-то вдруг растворилась в толпе и исчезла.

Несколько минут астролог пытался отыскать ее, а затем на некоторое время застыл в стороне, погруженный в глубокую задумчивость.

Затем он подошел к одному из церемониймейстеров и спросил:

— А пения более не будет?

— Нет, сударь, — отвечал тот.

— А где та певица, что исполняла романс об иве?

— Она удалилась.

— Благодарю.

И астролог снова смешался с шумной толпой.

Когда он проходил вблизи прусского посла, тот прошептал на ухо молодому человеку, пришедшему на бал вместе с ним:

— Лотарио, видите этого мужчину в костюме астролога? Не теряйте его из виду ни на миг; когда он выйдет, садитесь в одну из ваших карет и следуйте за ним. Завтра вы расскажете мне, где он остановился.

— Будет исполнено, ваше сиятельство, — почтительно ответил Лотарио. — Можете совершенно на меня положиться. Однако ваше сиятельство утомились, вам бы надобно возвратиться.

— Конечно, Лотарио, я уже ухожу; ступай, мой бедный юный друг, иди и будь спокоен: во мне уже нечему уставать и ничто более не доступно износу, разве только моя боль…

Лотарио в ту пору уже сравнялось года двадцать три или двадцать четыре. Розовое белокурое дитя, с которым, как, быть может, вспомнит читатель, он уже встречался в начале нашей истории, тот самый малыш, который по складам разбирал букварь, сидя на коленях у Христианы, и так бурно восторгался волшебным подарком Самуила Гельба «Охота на свинью», превратился в благородного, полного обаяния юношу, в чьих глазах, улыбчивых и решительных, чисто французская живость сочеталась с немецкой мечтательностью.

Предупредительность, с которой он поспешил исполнить распоряжение графа фон Эбербаха, не только почтительный, но и сердечный поклон, которым он простился с ним, уходя, — все указывало на то, что Юлиуса и Лотарио связывают отношения куда более близкие, чем отношения посла и его секретаря. Скорее здесь была взаимная привязанность отца и сына.

И в самом деле, для каждого из них другой заменял всю семью. Ведь когда мы только познакомились с Лотарио, он уже был круглым сиротой. Потом умер и его дед-пастор, и, наконец, после смерти своей тети Христианы мальчик остался один в целом свете. Но и для Юлиуса жизнь стала такой же пустыней. Его жена недолго пробыла на этом свете после кончины малютки Вильгельма, а ныне, то есть в 1829 году, и отец его уже год как последовал за Христианой. Итак, у Юлиуса не оставалось более родных, кроме Лотарио, как и у Лотарио никого не было, кроме Юлиуса, и они жались друг к другу как могли теснее, лишь бы не видеть той страшной пустоты, что оставила вокруг них смерть.

Вот почему Лотарио, исполненный рвения, повинуясь тому, что значило для него больше, нежели приказ, — просьбе начальника и друга, с неусыпным вниманием, как ни трудно было сделать это в толпе, стал следить глазами за человеком, которого граф фон Эбербах поручил ему не упускать из виду.