До последнего солдата - Богдан Сушинский Страница 5

— Прекратить панику! — попытался остановить этот поток Беркут, стоя на подножке. — Где командиры?! Приказа отступать не было! Окапываться на берегу!

Кто резко, по-окопному, отвечал ему, кто молча пробегал мимо, и лишь некоторые из бойцов останавливались, удивленно взирая на этого странного офицера, который не желает понимать, что здесь на самом деле происходит. Тем временем машина медленно проползала мимо, и пехотинцы снова бросались вдогонку своим.

Наконец водитель вывел машину по искореженной брусчатке на склон речной долины, свернул с дороги и дальше осторожно повел ее вдоль реки, по присыпанной снежком волнистой целине.

— Далеко еще до твоих окопников? — спросил его Беркут, поняв, что с подножки машины пехоту ему не остановить. Тем более что бойцы уже стекались к переправе со всех сторон, и было ясно, что дело тут не в панике — все значительно серьезнее.

Капитан уже уяснил для себя, что немцы прорвали оборону, и теперь пытаются сбить войска с обширного плацдарма на этом берегу, понимая, что утром русские обязательно подбросят на него подкрепление и начнут контратаковать.

— Дак, километра три отсюда, — все еще довольно спокойно объяснил водитель. — Дорога влево увиливает. Но там вот-вот будут немцы. А мы — потихоньку, по бережку. Я вчера присмотрел. Подводами хуторяне всегда пробивались вдоль речки. Там покаменистей.

— Мужественный вы человек, сержант. А по армейским понятиям почти святой. Другой бы давно повернул назад. Кто там стал бы разбираться потом, смогли бы вы пробиться к своим или нет? Разбомбили переправу, — и все тут.

— И вы бы меня не выдали?

— Не стал бы вмешиваться в эту ситуацию. К тому же существовала опасность, что машина со всем вашим грузом могла оказаться у немцев, а это недопустимо.

Водитель помолчал, покряхтел.

— По всему видно, человек ты фронтовой и понимающий. Но тут такое дело, товарищ капитан… Меня там окопники наши ждут. Свои хлопцы. Причем очень ждут.

«Свои хлопцы-окопники ждут», — мысленно согласился Беркут. — Если бы об этом помнили все, от обозного до генерала, война проходила бы по-иному. Так что и впрямь: святой ты человек, сержант».

— Где переправа, казаки? — возник прямо перед радиатором рослый, плечистый детина в изорванной плащ-палатке.

Следом за ним по склону сбегало еще четверо таких же рослых, словно подобранных для дворцовой гвардии, бойцов.

— Туда дальше, — ответил шофер.

— Так какого ж ты?! Назад, к переправе! На машину, казаки!

— Не прыться, служба. Тут со мной капитан. А хлопцы ждут патронов.

— Жаль, что капитан, а не господь бог! — огрызнулся какой-то приземистый паренек. — Но у нас тут свой офицер. Вон, у леска, немцы! Танкетками переутюжат!

Офицером оказался тот рослый, в изорванной плащ-палатке, «казак», который прибился к машине первым. Оббежав передок машины, он рванул на себя дверцу, за которой сидел Беркут, но, натолкнувшись на холодное спокойствие сидящего там человека, осекся. Андрей — еще выше его ростом, широкоплечий, уверенный в себе, вышел из кабины, вежливо отвернул рукой часть изорванной плащ-палатки, чтобы взглянуть на погон, и небрежно отбив кистью ствол нацеленного на него автомата, совершенно невозмутимо приказал:

— В кузов, лейтенант. Вместе со своими казаками. Вздумаешь паниковать — пристрелю здесь же, на обочине, — добавил уже почти шепотом, и нежно, по-отцовски поправил ворот его шинели. — Понял меня?…

— Понял, товарищ капитан, — встревоженно подтянулся лейтенант.

— Божественно. Зовут тебя как? — еще спокойнее поинтересовался Беркут, стараясь выбить из лейтенанта остатки его панического настроения.

— Лейтенант Глодов.

— Божественно, лейтенант. Перед вами — капитан Беркут. Командуйте своими бойцами, командуйте, лейтенант Глодов.

— Вот так, не спеша, и воюем, — мрачно заметил водитель, когда группа по главе с лейтенантом погрузилась в машину и он, увидев мчавшуюся со стороны леса то ли танкетку, то ли самоходку, причем непонятно чью, на всякий случай свернул со склона на дорогу у речки, которую припас именно для этого рассвета. — Сначала они нас гоняли, потом мы их, теперь снова они нас. Так всю войну и бегаем туда-сюда, землю топчем, руль-баранка им в руки.

…Когда после лжерасстрела Крамарчука проводили мимо Штубера, тот подал знак, и полицай приказал сержанту остановиться.

— Сам Беркут что, уже за линией фронта? — спокойно, словно у старого друга-однополчанина, поинтересовался гауптштурмфюрер.

— Еще три дня назад переброшен туда, эсэс, — проговорил Крамарчук с закрытыми глазами, слегка покачиваясь при этом на носках. Лицо избитое; пышная, черная, без единой седины — что поразило Штубера — шевелюра источала густую кровь, остывающую в глубоких лобных морщинах. — При встрече велел кланяться.

— Одно время я считал, что его новое появление в этих краях — легенда. Думал, что это ты выдаешь себя за капитана Беркута. Но со временем… Кстати, почему ты назвал себя его кличкой?

— Так ведь это ваши полицаи признали во мне Беркута. Я всего лишь подтвердил. Чтобы не разочаровывать. Пусть потешатся. Снова распишут на всех столбах, что Беркут расстрелян.

— Вот такой вот замысел? — удивленно повел подбородком Штубер. — Оригинально. Это действительно правда, что Беркут получил чин капитана? Слух такой пошел.

— Почему слух? Сама святая правда. Десантники из Москвы приказ привезли. Звание, вместе с орденом Красной Звезды. Считаете, что не заслуживает?

— Если бы Москве потребовались мои рекомендации, Беркут получил бы их, — без тени иронии произнес барон.

— Так при случае и передам капитану Беркуту, что рекомендовали бы. Или, может, прикажете передать еще что-либо?

— Его действительно перебросили на советскую сторону?

— Какой мне резон врать? Переправили, конечно.

— Неужели самолет прислали специально для того, чтобы вывезти капитана Беркута?

— Теперь это уже никакая ни тайна. За ним действительно прислали самолет. Охраняя этот самолет во время его вынужденной посадки, — потому что его подбили зенитчики, — я и попал в руки вашим костоправам.

— Теперь это уже действительно никакая не тайна, — охотно поддержал его Штубер.

— Тем более что Беркута вы уже давным-давно «расстреляли», — насмешливо напомнил ему сержант Крамарчук.

— Ну что вы хотите? Полицаи, — презрительно объяснил фон Штубер. — Чего только не накрутят! Особенно если местное гестапо не проконтролирует.

Допрос все еще происходил в огражденном высокой кирпичной стеной дворе полицейского управления, куда Крамарчука вывели якобы для расстрела, и он все еще стоял без сапог, в мокрых, полуразмотавшихся портянках. Впрочем, это даже трудно было назвать допросом, настолько спокойно и ненавязчиво задавал свои вопросы Штубер, и настолько они казались теперь сержанту отвлеченными, ни к чему его не обязывающими.