Еретик - Бернард Корнуэлл Страница 5

Проходя мимо, Томас невольно привлекал к себе взгляды обитателей лагеря. Высокий рост, темные кудри из-под стального шлема. Молодой, но рано возмужал на войне. Худые щеки, цепкий взгляд темных глаз, криво сросшийся, перебитый в схватке продолговатый нос. Одежду его составляли потускневшая в дороге кольчуга, толстый кожаный подкольчужник, черные штаны и высокие черные сапоги, как у всадников, но без шпор. На левом бедре висел меч в черных ножнах, на правом — холщовый мешок со стрелами, за спиной — дорожная торба. Он слегка прихрамывал, что наводило на мысль о боевом ранении, хотя на самом деле изувечил его во славу Господню служитель церкви. Но кроме искалеченных пальцев, следы пыток были скрыты под одеждой, а руки, хоть и сильно искореженные, по-прежнему справлялись с луком и стрелами. Ему было двадцать три года, и его ремесло состояло в том, чтобы убивать.

Он прошел через лагеря лучников, где повсюду красовались развешенные трофеи. Французский стальной нагрудник, пробитый стрелой, был вывешен на виду, чтобы показать, как английские лучники расправляются с французскими рыцарями. Перед другой группой палаток стоял шест, увешанный двумя десятками конских хвостов. Рядом на тонком деревце висела набитая соломой проржавевшая, дырявая кольчуга, вся утыканная стрелами. За палатками начиналось болото, откуда несло отхожим местом. Томас продолжил путь, наблюдая за тем, как французы скапливаются на южных высотах. Их немало, подумал он, гораздо больше, чем было под Вадикуром и Креси. Недаром говорят: «Двух французов убьешь, трое появятся». Впереди показался мост, за мостом маленькая деревушка, и, обгоняя Томаса, из лагеря бежали люди, чтобы построить боевую линию для обороны моста, потому что маленький английский форпост на дальнем берегу атаковали французы. Он видел, как они хлынули вниз по склону, приметил и маленькую группу всадников и догадался, что это граф со своим отрядом. Сзади выстрелила английская пушка (ее звук приглушило расстояние), выпустив каменный снаряд по битым стенам Кале. Этот грохот прокатился по болотам и стих, ему на смену пришел лязг оружия со стороны английских позиций.

Томас не торопился, ибо это был не его бой, однако лук со спины снял и, нацепив тетиву, отметил, как легко ему это далось. Лук состарился и устал. Черный тисовый лук, который некогда распрямлялся полностью, теперь постоянно сохранял кривизну — как говорят лучники, «его повело за тетивой». Томас понимал, что пора обзаводиться новым, однако верил, что и старый лук, который он окрасил в черный цвет и на который прикрепил серебряную пластинку с изображением невиданного зверя с чашей, еще мог избавить этот мир от нескольких французских душ.

Он не увидел, как английские всадники ударили атаковавшим французам во фланг, ибо эту короткую схватку скрыли от него лачуги Ньёле. Зато ему был виден и мост, запруженный спасающимися от ярости врага беглецами, и тропа за рекой, по которой всадники свернули в сторону моря. Сойдя с дороги, он поспешил за ними по английскому берегу реки, прыгая с кочки на кочку и порой попадая в лужу или зыбкую грязь, норовившую стащить с него сапоги. Выйдя к самой воде, он увидел, что начался прилив, гнавший вверх по течению илистую, пахнущую солью и водорослями морскую воду.

И тут лучник заметил графа. Граф Нортгемптон был сеньором Томаса, господином, которому он служил, хоть хозяйская рука и была легкой и щедрой — не натягивала узду и охотно развязывала кошелек. Граф наблюдал, как побеждали французы, понимая, что следующим атакуют его. Один из ратников спешился и пытался найти тропку достаточно твердую, чтобы тяжелые, окольчуженные лошади могли добраться до реки. Еще дюжина его бойцов, припав на колено или стоя во весь рост, преграждали единственную тропу, готовые отразить атаку французов щитом и мечом. А атака была неминуема: перебив остатки английского гарнизона, французы уже точили зубы на оказавшийся в ловушке отряд.

Томас вошел в реку, держа лук в высоко поднятых руках, чтобы вода не испортила тетиву, и, преодолевая течение, по пояс в воде перешел на другой берег. Выбравшись из воды, он, хлюпая по грязи, бегом бросился на островок, где сомкнувшиеся воины готовились отразить натиск французов. Припав на колено рядом с ними, он разложил под рукой свои стрелы, взял одну и наложил на тетиву.

Десятка два французов уже направились к ним. Дюжина их поскакала верхом по тропе, а спешившиеся ратники, не разбирая дороги, брели справа и слева по болоту. О пеших Томас решил пока не думать — им еще потребуется время, чтобы выбраться на твердую почву, — и сосредоточился на конных рыцарях.

Он стрелял не задумываясь. Не целясь. Его жизнь, его гордость, его искусство состояли в том, чтобы стрелять из огромного, выше человеческого роста, лука ясеневыми стрелами, оперенными белыми гусиными перьями и снабженными острыми, как шило, стальными наконечниками. Поскольку тетива такого лука оттягивается возле уха, целиться с помощью глаза совершенно бесполезно. Требуются годы практики, чтобы стрелок начал чувствовать, куда полетят его стрелы, и за спиной Томаса эти годы имелись. Он стрелял с немыслимой скоростью, выпускал по стреле на каждые три или четыре удара сердца, и белые перья так и мелькали над болотами. Острые наконечники пробивали кольчуги и пронзали плоть, поражая французов кого в грудь, кого в живот, кого в пах. Ударная сила стрелы могла сравниться с мясницким топором, атака всадников захлебнулась. Два передних были сражены наповал, третий ранен в верхнюю часть бедра, а ехавшие позади не могли обогнуть пострадавших, ибо тропа была слишком узкой. Теперь Томас начал стрелять по спешившимся французским ратникам. Стрела разила с такой силой, что, даже попав в щит, могла сбить человека с ног. Если француз прикрывал щитом корпус и голову, Томас стрелял по ногам. Его лук, хоть и старый, оставался грозным оружием, и Томас, который больше недели провел на море, при каждом натяжении тетивы чувствовал боль в мускулах спины. Натягивая даже ослабевший лук, стрелок прикладывает такое усилие, какое требуется, чтобы поднимать на руках взрослого мужчину, и всю эту мощь тетива отдает стреле. Всадник попытался проехать по тине, но копыта могучего коня вязли в пропитанной водой почве. Выбрав стрелу с широким наконечником, такую, что разрывает лошади внутренности, Томас наклонил лук пониже и выпустил ее в коня, а когда тот дернулся, схватил другую, с тонким граненым острием. Эта полетела в латника, забрало которого было поднято. Томас даже не смотрел, попали его стрелы в цель или нет, он выпускал одну стрелу, брал следующую, стрелял снова, и тетива вновь и вновь хлестала о роговой браслет, который он носил на левом запястье. Раньше Томас и не думал защищать руку, гордясь оставляемым тетивой ожогом, но после пыток, которым подверг его доминиканец, все левое запястье покрывали бугры зарубцевавшихся шрамов. Без браслета было не обойтись.

Сейчас доминиканец был уже мертв.

Осталось шесть стрел. Французы отступали, но разбиты они не были. Они звали на подмогу арбалетчиков и новых латников. Томас в ответ на это вставил в рот два пальца, те самые, которыми натягивал тетиву, и издал пронзительный свист. Две ноты, высокая и низкая, повторенные три раза, пауза, затем повтор. И сразу же он увидел бегущих к реке лучников. Среди них были и те, которые бежали из Ньёле, и другие, выскочившие из строившихся боевых порядков за рекой, ибо они услышали условный сигнал. Зов своего товарища-лучника, нуждающегося в помощи.