Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини Страница 5

Предполагалось, что они выступят на параде, дабы придать происходящему пущую значимость. Но прежде чем высадился последний солдат, стало очевидно, что все они очень по-разному понимали цели высадки.

Возможно, Чезаре Фрегозо и думал, что французы пришли как освободители, но простые солдаты французской армии, казалось, имели свое особое мнение. Для них Генуя была прежде всего поверженным городом, и они не собирались отказываться от своих прав победителей, понимаемых наемниками XVI века как право на грабеж. И только страх перед суровым наказанием, отвратить которое у них недостало бы сил, кое-как сдерживал их вожделения. Однако они нашли союзников и поддержку в тех самых людях, которые могли оказать им сопротивление, – в черни, уже много дней роптавшей на свое правительство. Как только французы смешали свои ряды и совершили в городе пару актов насилия, голодная толпа сразу же поняла, как ей помочь самой себе. Сначала мерзавцы вламывались в дома богатых купцов и аристократов только в поисках пищи. Но, раз совершив насилие, они не стали ограничиваться утолением голода. С началом грабежа проснулась первобытная страсть к разрушению, вечно дремлющая в обезьяньих умах тех, кто не умеет созидать.

К тому времени как войска высадились с галер, Генуя подверглась всем ужасам грабежа и бесчестья, которые в неразберихе плечом к плечу с иностранными солдатами-мародерами вершили сотни ее собственных детей.

В ярости Просперо прокладывал себе дорогу сквозь ряды офицеров, стоявших вокруг Дориа на молу. Но злость его погасла при виде лица Дориа, посеревшего и искаженного от ужаса не менее, чем лицо самого Просперо.

По гневному взору Просперо адмирал понял, зачем он пожаловал.

– Не надо слов, Просперо. Не надо слов. У нас много работы. Это безобразие необходимо остановить. – Его тяжелый взгляд обратился на пробиравшегося к нему невысокого крепыша в тяжелых доспехах вороненой стали, надетых поверх малинового камзола. Злобное чернобородое лицо с бешеными глазами было обезображено шрамом, рассекавшим нос; голову прикрывал стальной шлем с плюмажем. Это был Чезаре Фрегозо.

Глаза Дориа потемнели. Он прорычал:

– Что же у вас за порядки, если творится такое?

Упрек заставил воина вспылить:

– Что у меня за порядки?! Вы обвиняете меня?

– А кого же? Кто еще командует этой французской шайкой?

– О небо! Может ли один человек сдержать триста?

– Три тысячи, если он командир. – Холодная непреклонность Дориа способна была повергнуть в трепет кого угодно.

Фрегозо брызгал слюной. В стремлении оправдаться он позволил себе погрешить против истины.

– Обвиняйте тех, кто виноват: этого дурака-дожа, что, выслуживаясь перед императором, не заботился о благе собственной страны и довел народ до голодного помешательства.

Его неожиданно поддержал Филиппино, стоявший, нахмурившись, около дяди.

– Поверьте, синьор, Чезаре попал в точку. Вина – на Антоньотто Адорно.

– Клянусь спасением души, да, – проворчал Фрегозо. – Этих жалких голодных людишек некому стало сдерживать, как только испанцы покинули город. Бесполезное сопротивление Адорно довело их до отчаяния. Поэтому они стали защищать свои собственные интересы, вместо того чтобы помочь Генуе защитить ее собственность, как они сделали бы, если б…

Тут Дориа прервал говорившего:

– Время ли сейчас болтать? Порядок должен быть восстановлен, а разговоры до времени оставим. Ради бога, пошевеливайтесь! Бросьте пререкаться. – Он обернулся к Просперо. – Вы знаете, что нужно делать. Вперед! Возьмите на себя восточную часть, западная за мной. И больше твердости!

Чтобы усилить эффект, Просперо приказал одному из своих капитанов, неаполитанцу по имени Каттанео, высадить еще пару сотен человек. Он учел, что грабители рыскали по городу бандами, и поэтому армию тоже надо было разделить на группы, чтобы обезвредить всех разбойников. Он разбил свое войско на отряды из нескольких человек и во главе каждого поставил командира.

Одну из таких групп он возглавил сам и практически сразу, уже в сотне ярдов от причала, нашел для нее дело в подвергавшемся разорению доме купца. Смешанная банда из французских солдат и местных мерзавцев рьяно грабила жилище, и Просперо поймал их, когда они пытали купца, чтобы выведать, где он хранит свое золото.

Просперо повесил главаря и оставил тело болтаться над входной дверью спасенного им дома. Остальные бандиты, гонимые безжалостными ударами пик, кинулись прочь, предвещая скорый суд над всеми мародерами.

Начав столь жестоко, Просперо без колебаний продолжил выполнение этой работы быстро и безжалостно. Возможно, однажды в нем и возобладал поэт, когда, поймав главаря шайки, добравшегося до погреба знатного горожанина, он окунул его головой в бочку с вином раз двадцать, почти утопив разбойника и дав ему по горло наглотаться вина. Чаще, однако, он не терял времени на утонченные развлечения. Свое дело он делал споро и немедленно удалялся, не слушая ни проклятий тех, чьи кости он ломал, ни благодарностей спасенных от грабежа.

Продвигаясь к востоку и вверх, к горам Кадиньяно, Просперо к полудню вышел на маленькую площадь перед крошечной церквушкой, где ряды акаций квадратом обрамляли травянистую лужайку. Это было красивое мирное местечко, полное солнечного света и аромата цветов, свисающих словно золотые кисти с перистых ветвей. Он остановился, чтобы подождать своих людей и собрать их вместе, поскольку пятеро из них, пострадавших от неприятеля в ходе рейда, отстали от отряда.

Отдаленный звук осипших от выпивки мужских голосов донесся из аллеи слева от церкви, расположенной чуть выше уровня площади, шесть ступеней вели под ее арку. Пока Просперо прислушивался, внезапно раздался треск, как будто под тяжелыми ударами рвалась ткань. Смех усилился, потом ослаб, а затем послышался крик женщины, зовущей на помощь.

Просперо и его люди вихрем взлетели по ступеням. Темный проход стискивали две высокие стены. Правая снизу доверху увита плющом. Через двадцать шагов сумрак развеялся и сменился сиянием солнца у входа в дом. Дверь болталась, почти сорванная с петель. Именно сюда привели Просперо повторяющиеся крики, перемежавшиеся взрывами гнусного хохота.

Просперо остановился в дверях, чтоб осмотреться. Он кинул беглый взгляд на широкий двор с зелеными лужайками и подстриженными живыми изгородями, цветущими кустами, мощным фонтаном и бассейном, белыми мазками статуй на зеленом фоне. За всем этим великолепием виднелся широкий фасад дворца, отделанный черным и белым мрамором, с изящной колоннадой в римском стиле. Просперо лишь мельком взглянул на дом. Прежде всего он заметил юношу в простой ливрее, выдававшей в нем слугу. Он ничком лежал на траве, странно скрючившись, раскинув руки. Рядом с ним сидел человек постарше, уперев локти в колени и поддерживая руками голову; между пальцами у него ручьями текла кровь. Непрекращающиеся крики заставили Просперо перевести взгляд на убегавшую в страхе женщину. Платье лохмотьями висело вокруг ее талии. Пара мерзавцев с гиканьем и хохотом ломилась за ней через кусты, а чуть поодаль, слева от Просперо, у высокой стены сада стояла другая женщина, высокая, изящная и стройная, глядя широко раскрытыми глазами на еще одного бандита.