Голландия без вранья - Сергей Штерн Страница 5

Дома были Володина мама Илечка, жена — знаменитый фигурный тренер Таня Тарасова и ее мать, Нина Григорьевна, вдова покойного Анатолия Владимировича Тарасова, создателя хоккейной команды ЦСКА и сборной, которую за рубежом называли не иначе как «big red killing machine» — «большая красная убивающая машина». Таня только что вернулась из Канады. После всех стрессов чемпионата мира она чувствовала себя омерзительно, побаливало сердце, к тому же она только что бросила курить и крайне тяжело это переживала. Но тем не менее, как всегда, быстро и ловко накрыла превосходный стол, на котором царила большая развратная индейка. Мы выпили, поболтали немного, главным образом на темы здоровья присутствующих, и Таня, извинившись, пошла спать. Ее примеру почти сразу последовал Альберт, лишенный привычной сиесты, без которой его навек зараженная Испанией душа обойтись не может.

Когда мы спустились вниз и проходили мимо комнаты Альберта, стараясь его не разбудить, он вдруг проснулся и, вскочив в одних трусах, бодро сказал: «Пять минут, и я готов». Мы успокоили его, объяснив, что ночь еще впереди, а я подивился такой способности быстро восстанавливать силы.

Ночь прошла спокойно, если не считать, что в системе водоснабжения в их доме есть какой-то дефект — каждый раз после пользования определенным краном через несколько секунд раздается тоскливый басовитый рев, по заимствованным из фильмов Спилберга представлениям, похожий на предсмертный стон раненого динозавра.

Наутро к завтраку постепенно сползлась вся семья.

Попрощавшись, мы выехали в их тихий, зеленый, вымощенный розовым камнем Хомячий переулок. Навстречу нам шел опрятный господин. На поводке он вел козу. Это была не какая-нибудь домашняя козочка с курчавой шерсткой, мягкими рожками и голубым бантиком. Нет, это было совершенно дикое животное, со своевольно изогнутыми рогами, свалявшейся шерстью и глазами леопарда.

Не увял еще германский дух, может еще Германия за себя постоять!

Как только мы пересекли голландскую границу, Альберт заставил нас съехать с большой дороги, и минут через пятнадцать мы остановились в городке под названием Денекамп, чтобы передохнуть и перекусить.

Город вполне патриархальный, узкие тихие улочки, на маленькой площади в центре, как и везде, — старинная церковь, конечно же не позже шестнадцатого века — иметь церковь позже шестнадцатого века в Голландии считается унизительным.

С утра было пасмурно и даже начинал накрапывать дождь, но теперь погода совершенно разгулялась. Мы поставили машину и сели на террасе маленького кафе на площади. Рядом с нами мирно уплетала яблочный пирог крутая банда мотоциклистов — мужеподобные девицы и очень опасные с виду парни в облегающих кожаных комбинезонах и сапогах с хромированными украшениями. Внутри, в помещении кафе, еще одна компания, окутанная табачным дымом, сражалась в очко за уставленным пивными бутылками столом.

Альберт предложил нам отведать, как он его назвал, «очень популярный в Голландии хлеб». На самом деле это никакой не хлеб, а то, что у нас продавалось под названием кекс, — загорелые сладкие кирпичики с изюмом. Здесь, правда, еще до того, как засунуть этот «хлеб» в печь, в нем каким-то образом проделывают туннель и заполняют его тертым миндалем с сахаром, так что внутри уже готового кирпичика содержится перламутрово-серая миндальная колбаска. Потом его нарезают на куски и подают к столу. Очень вкусно. Альберт щедро намазал свой кусок маслом — у него вообще своя теория питания, заметно отличающаяся от общепринятой. Овощи он, к примеру, терпеть не может («я же не корова, в конце концов»), зато старается есть как можно больше жиров и углеводов — в кофе, например, кладет как минимум шесть ложек сахара. Он утверждает, что благодаря этому ест мало и не толстеет. И то и другое — правда.

Этот самый хлеб-кекс составляет непременную принадлежность шведского стола в гостиницах. Но чтобы насладиться им в полной мере, надо приходить завтракать пораньше. Дело в том, что, когда эту штуку нарезают на куски, миндальная начинка часто выпадает и лежит отдельно. Этим пользуются наиболее проворные гости и прихватывают к своей порции лишнюю миндальную таблетку, а то и две, так что опоздавшие должны довольствоваться просто ломтиком кекса с изюмом и удручающей круглой дыркой в середине. По-моему, такого рода мародерством особенно грешила компания французских туристов — когда я встречал их на выходе из ресторана, физиономии у них были такие, как будто они съели по десять миндальных ломтиков каждый, да так, наверное, оно и было — оставшиеся кусочки кекса были аккуратно выпотрошены. Эти французы были в основном пенсионного возраста и ходили стайками. Однажды я ждал в вестибюле своих товарищей по путешествию, и пожилая француженка, глядя на меня, обратилась к своему спутнику на чистейшем русском языке:

— Взгляни, Мишель, типичный голландец: длинный, скучный и с трубкой.

У меня было сильное желание сказать по-русски что-нибудь вроде: «С нами, блин, голландцами, шутки плохи, мать вашу так!», — но я не стал разочаровывать трогательных эмигрантов, по-видимому, еще первой, послереволюционной, волны.

Выпив кофе и попробовав голландского хлеба, мы двинулись в путь. На этот раз мы выбрали второй способ передвижения — узкая дорога петляла через городки и деревушки, прямо у обочины паслись массивные коровы, провожая нас чувственными взглядами. Тюльпанов не было, зато одуванчиков — море. Кое-где попадались желто-зеленые рапсовые поля.

— Здесь нет тюльпанов, — сказал Альберт, словно прочитав мои мысли. — Тюльпаны на западе, в полдерах.

В полдерах — так в полдерах. Наш путь лежал в музей Кроллер-Мюллер, расположенный в национальном парке недалеко от Арнхема. Восточный въезд в парк оказался закрытым для машин, поэтому, взяв туристский проспект, нам пришлось объехать весь парк. На первой страничке проспекта было жирно написано: «Белые велосипеды». Почему белые?

Наконец мы оказались у западного въезда. Здесь нас заставили выйти из машины и вытереть ноги о специальный дезинфицирующий коврик. Колеса машины тоже вымыли специальным раствором — Европа сражалась с ящуром. Мы купили билеты и въехали в парк. Тут же разрешилась загадка белых велосипедов.

Оказывается, и за гадки-то никакой не было — белые велосипеды называются так потому, что они выкрашены в белый цвет. Сотни этих белых грязноватых стрекоз стояли на площадке — прокат велосипеда входит в стоимость билета. Но в велосипеде большой нужды не было, поскольку все боковые дорожки и тропинки в парке были перекрыты — ящур. По центральной аллее мы подъехали почти к самому музею.

Альберт вкратце поведал нам историю этой необычной галереи.

Музей обязан своим существованием некоей Хелен Мюллер, дочке немецкого промышленника. В 1888 году она вышла замуж за богатого голландского предпринимателя Антона Кроллера, который унаследовал предприятия ее отца. При его поддержке Хелен, по-видимому обладавшая незаурядным художественным вкусом, начала собирать коллекцию живописи.

К концу двадцатых годов ее собрание выросло до такой степени, что могло уже называться музеем, но семья в годы Великой депрессии разорилась, и в 1935 году, не имея средств на строительство музейного здания, Хелен передала картины в собственность государства. В парке, купленном когда-то семейством Кроллер-Мюллер, был выстроен и в 1938 году открыт музей живописи. В 1951 году к нему присоединился сад скульптур, где собраны работы Родена, Генри Мура, Барбары Хепуорт и других первостепенных скульпторов.