Саксонец. Ассасин Его Святейшества - Тим Северин Страница 5

Глава 3

Рим – июль, первая неделя

В Рим я прибыл спустя ровно пять недель после моего выхода из Падерборна. Путешествие прошло в целом благополучно. Выдавая себя за зажиточного паломника, я снял удобную комнату в недавно построенной гостинице всего в пяти минутах ходьбы от собора Святого Петра. Соседи здесь только и судачили, что о нападении на Папу Льва, хотя насчет того, кто за этим стоял, они терялись в догадках. Разглагольствовать их тянуло единственно о чуде восстановленных глаз и языка Папы. Мало-мальски полезным сведением из тех, что мне удалось по крупицам собрать, была фраза, случайно оброненная хозяином гостиницы. Он упомянул, что знатные семейства Рима брюзжат насчет нахождения Папы Льва во главе Церкви. Когда я прижал его с требованием объясниться, он сказал, что происхождения Лев достаточно скромного, что, по мнению аристократии, подрывает авторитет всемогущего ведомства. Иными словами, многие высокородные римляне считают его за проходимца (повод, на мой взгляд, все же недостаточный, чтобы избивать духовную особу до полусмерти). Предпочитая, впрочем, не совать нос во все сразу, я решил вначале добиться встречи с Павлом Номенклатором и уже тогда расспросить его, что может лежать за такого рода ремарками.

Время для посещения Вечного города было на редкость удачным. Погода стояла превосходная: ночью опускалась умеренная, благостная для сна прохлада, а поутру становилось настолько тепло, что оказалось возможным оставить мой шерстяной франкский плащ в комнате и облачиться в легкую котту из льна. Переодевшись, я прогулочным шагом направился от площади Святого Петра вниз, в хитросплетение римских улиц. Моей целью было подробно осмотреть то место, где на Льва было совершено нападение. По дороге я миновал глыбищу замка Сант-Анджело, пересек каменный мост над грязными водами Тибра и двинулся через узкие трущобные улочки и проулки, где в обшарпанных многоэтажных домах ютилась римская беднота. Скученность там царила такая, что мелкие балкончики выпирали чуть ли не впритык друг к другу, словно и они боролись меж собой за место под солнцем, кое-как проникающим в замызганные, смердящие нечистотами улочки. Город, собственно, остался таким, каким я его и запомнил, – грязным, обветшалым, донельзя запущенным. Величавые памятники былой славы либо развалились сами, либо ушлый плебс растаскал их на строительство. Многие церкви и монастыри были попросту переделаны из гораздо более древних языческих храмов, а более новая доходная застройка сориентирована на продажу и сдачу паломникам. Торговля с приезжими расцветала здесь буйным цветом. Куда ни глянь, всюду тянулись бессчетные лавки со всякими безделушками, дешевые харчевни, таверны и лотки менял. Знаменитая Виа Лата, в противовес своему названию, была не такой уж и широкой – не больше трех туазов вширь. Прямая как стрела, она была вымощена отполированными до блеска щербатыми булыжниками, уложенными еще в древние времена. Дойдя до базилики Святых Стефания и Сильвестра, перед которой произошло нападение, я обнаружил, что она является частью гораздо более крупной, слитной группы зданий. Скопление обветшалых классических строений успело со временем превратиться в жилой квартал, именуемый местными жителями словом «палаццо».

По словам Альбина, нападение на Папу случилось средь бела дня, при стечении народа, а затем Лев исчез. Базилика была самым ближним местом, куда нападавшие могли оттащить свою жертву, поэтому я пересек улицу, толкнул дверь и беспрепятственно зашел внутрь.

Внутри пространство оказалось даже более обширным, чем можно было подумать, глядя снаружи. Я оказался в изначальном атриуме с мраморным полом, центр которого был открыт небу. Темно-красные столпы гранитных колонн подпирали окружающую черепичную крышу. Справа и слева находились закрытые двери, а непосредственно передо мной находился вход в саму церковь. На ближайшей ко мне дверной притолоке виднелись надписи красными и золотыми буквами. Я подошел и прочел список имен – это оказался своеобразный именной перечень святых и мучеников, всего более двадцати. Поверху золотом значились Стефаний и Сильвестр. Многие имена в списке были мне незнакомы, а самое нижнее – Maximus, – судя по всему, было добавлено недавно.

Я как раз вглядывался в список, когда из глубины церкви выплыл человек в поношенной монашеской рясе. Лицо его, некогда пухлое и округлое, обвисало мешочками похожих на жабры брыльев, и вид у него был печальный, осунувшийся. Подрагивая жабрами, он объяснил, что за небольшое воздаяние готов показать мне фиал со святой водой, которой преподобный Сильвестр некогда излечил от проказы императора Константина.

Латынь священника была неспешной и нарочито разборчивой. Вероятно, во мне он углядел паломника-иноземца, которые все как один по-латыни говорят неважнецки.

– Боюсь, что денег со мною совсем немного, так, мелкая горстка монет, – ответствовал я незлобиво. Латынью я овладел еще в отрочестве, а при дворе короля Карла она была вполне в ходу, так что изъяснялся я без труда. – Меня предупредили соблюдать в городе осторожность: как бы кто не подрезал или не отнял кошель.

– Фиал у нас тут – далеко не единственное, – с туманной улыбкой заманивал меня священник. Его крючковатый палец указал на имена, что значились на дверном косяке. – Это у нас святые великомученики, реликвии которых взяты из усыпальниц и помещены на хранение в нашей молельне. Они также открыты взору.

Вообще-то осмотреть церковь изнутри тоже не мешало, поэтому я положил на протянутую ладонь священника пару местных медяков. Судя по тому, как мимолетно усмехнулись его толстые губы, сумма подаяния вызвала у него насмешку, но тем не менее он провел меня внутрь. После яркого атриума глаза мои с минуту привыкали к серому сумраку интерьера. Мой провожатый – судя по всему, это был церковный сторож – явно экономил на свечах: зажжено было всего несколько. Я проследовал за ним в дальний конец нефа, где ступени вели наверх, в молельню. Там на уровне глаз в стене тянулся ряд ниш, каждая локтей пять в ширину и три в высоту, забранная железной решеткой. Служитель церкви остановился у четвертой ниши. Зазоры меж толстыми прутьями позволяли заглянуть внутрь, где по бокам чадили два масляных глиняных светильника и пахло душной застарелой пылью, а посередине виднелся хрустальный сосуд с чистой прозрачной жидкостью.

Перед сосудом лежали какие-то узкие полоски кожи.

– Уздечка лошади преподобного, – учтиво сказал церковник.

Затем, под моим неотрывным взглядом, он счел необходимым сделать пояснение:

– В благодарность за свое исцеление император Константин напросился святому в конюхи и пешком пошел впереди, ведя лошадь Сильвестра вот за эту самую узду. – Сторож многозначительно помолчал. – За небольшую надбавку могу позволить за нее подержаться.

– А можно за эту надбавку еще и пройтись по остальному зданию? – поинтересовался я.

Мой собеседник, очевидно, сделал вывод, что нечего ублажать дальнейшим вниманием эдакого скрягу.