Углицкое дело - Сергей Булыга Страница 5

Да, и еще: он был никакой не косой, а смотрел прямо и ясно, и мог смотреть долго, и при этом глаз совсем не отводил, и они у него не косили. Просто когда он смотрел, то почему-то было непонятно, он смотрит только на тебя или еще куда-нибудь. Вот такой у него был необычный взгляд! И, наверное, поэтому Шуйский (от других, конечно, слыша) назвал его Косым. И еще почему-то очень беспокоился, почему он не идет. Зато когда он пришел, Шуйский сразу отвернулся и после, сколько они в тот день ни ехали, ни разу на него не обернулся. И это, думал Маркел, хорошо, и на глаза боярину не лез, то есть вперед не выезжал и, не приведи Господь, не кланялся, а скромно ехал сзади в толчее, как об этом уже говорилось. И сам, как и вокруг него все остальные, помалкивал. А если кто и заводил где разговор (только вполголоса, конечно), Маркел к нему не прислушивался. Потому что он и без того всё знал! То есть знал он и историю Авласки, как будто тот ее сам ему поведал, и даже знал, почему они так поздно собрались в дорогу. Это, как ему сказал один знающий человек, случилось из-за того, что Шуйский бы поехал сразу, и даже когда ему сказали, что ему дают в подмогу Вылузгина, он и на Вылузгина тоже сразу согласился. Но тут ему еще прибавили, то есть передали от Годунова, что ему надо еще взять с собой князя Туренина. Тогда Шуйский сказал: не поеду, кто он такой – Туренин, для меня это бесчестье. Тогда ему сказали: ну, тогда бери или кого из Сабуровых, или кого из Вельяминовых. А те и другие, равно как и князь Туренин, были люди Годунова. И Шуйский, больше ничего не говоря, собрался и уехал, он сказал, к себе домой обедать. То есть в Китай, в Подкопаево. И как уехал, и как пообедал, так после там же и лег отдохнуть по древнему обычаю. А время шло! Тогда к нему приехал сам Туренин, тот самый, и сказал:

– Не заносись, Василий, тебя по добру просят, не жди, когда будут просить иначе, и я не за себя прошу, потому что не хочешь меня, так пусть тогда едет Клешнин.

– Андрей? – спросил Шуйский.

– Андрей, – сказал Туренин, – государь за Андрея просил, или ты и государя не уважишь?

Андрей Клешнин был дядька, воспитатель государев, государь его с юных лет крепко жаловал, Клешнин был человек государев и только уже после годуновский. Шуйский подумал и сказал, что с Клешниным он поедет. И стал собираться.

А вот теперь они уже все вместе, то есть Шуйский, Клешнин и Вылузгин, все со своими людьми, и митрополит со своими, и Иван Засецкий со стрельцами, подъезжали уже к Сретенским воротам и на них со всех сторон смотрел народ и понимающе помалкивал. Эх, думал Маркел, а ведь они все уже знают, что царевича зарезали, и если даже им теперь хоть кто любой скажи, что не зарезали, а сам зарезался, ведь не поверят же!

Но это он так только думал, а вслух ни словечка не сказал. И вот они уже выехали из Москвы и, всё быстрей и быстрей, поехали по Переяславской ямской дороге, и всё это молча. Только порой вдруг кто поругивался, когда вдруг конь оступался, если попадал в колдобину. А колдобин было много, это верно. А все они были конные, и только один митрополит ехал в возке. Когда возок застревал, его скопом толкали. Шуйский каждый раз на это гневался, потому что он очень спешил и говорил, что они будут хоть всю ночь ехать, а остановятся только в Александровой Слободе. В Александровой, ого, думал Маркел, погоняя Мухрышку, да чтобы до нее доехать, тебе, боярин, надо было сразу соглашаться на Туренина и тогда же сразу выезжать!

Но это он, опять же, так только думал, а вслух помалкивал. И гнал Мухрышку, гнал. Мухрышка был уже весь в пене, а бежал и не отставал от других. Хоть у всех других были сменные кони, а то и по два, и они их меняли, а Маркел гнал Мухрышку и гнал, уже стемнело, а после стало совсем темно, а Шуйский знай себе порыкивал: гони, гони! И гнали.

Но все равно не по Шуйскому, а по-людски, как говорится, вышло. То есть вдруг Клешнин взмолился, что у него схватило спину и он не может больше ехать, и тогда Шуйский его пожалел и велел сворачивать к ночлегу, тем более что они тогда как раз были уже невдалеке от Троицкой Лавры.

Когда они туда, к Лавре, подъехали, время было уже совсем позднее, почти что полночь, отец настоятель (Киприан) давно уже спал, но всё равно их, то есть Шуйского и всех его людей, а особенно митрополита, встретили с великим почетом – провели всех сразу в трапезную и там им нашелся перекус на скорую руку, но сытно, а после Шуйский и его советчики (Клешнин и Вылузгин) и митрополит Гелассий были проведены в отдельные палаты, а всех остальных определили в малый братский корпус на нижний этаж, то есть туда, где обычно принимают простых богомольцев. И там всех начали селить по кельям.

А Маркел не стал селиться. Маркелу и спать не хотелось, и, что еще важней, ему очень хотелось проведать Авласку и с ним поговорить, поспрашивать его о том о сем. А то, думал, что это ему чужие пересказы!

Но Авласку сторожили строго! Возле него весь день (в дороге) всегда были стрельцы, хотя бы двое. А тут, когда Маркел к нему подошел, возле него еще оказался и сам стрелецкий голова Иван Засецкий. И этот Засецкий сразу сделал вот что: сперва одной (левой) рукой сделал знак своим людям, чтобы они живо убрали Авласку с глаз долой, а после второй приветливо махнул Маркелу и тут же сказал:

– О! А я тебя знаю! Тебя Маркелом звать.

– Угадал, – сказал Маркел безо всякой радости.

– И я тебя за Камнем видел! – продолжал стрелецкий голова. И тут же спросил: – Помнишь меня?

– Я? – спросил Маркел как будто очень удивленно. – За Камнем! Вон куда хватил! Нет, я там не был.

Стрелецкий голова обиделся, нахмурился, еще раз осмотрел Маркела и сказал:

– Нет, видел!

На что Маркел только хмыкнул.

– Ладно! – сказал стрелецкий голова. – Не хочешь говорить, не надо. Да, может, тебе и нельзя. – После чего, и уже не сердито, спросил: – А здесь ты чего делаешь? Ты теперь чей?

– Я, – ответил Маркел, усмехаясь, – ничей.

– Э! – сказал стрелецкий голова. – Ничьих на свете не бывает!

И замолчал, и осмотрелся. Никого рядом с ними не было, и была ночь, и они стояли на крыльце. Стрелецкий голова еще раз осмотрелся, а после сел прямо на верхнюю ступеньку и снизу вверх посмотрел на Маркела. Тогда сел и Маркел. Стрелецкий голова еще раз осмотрел его, усмехнулся и сказал с большим значением:

– Служба!

Маркел кивнул. Стрелецкий голова спросил:

– Небось, хотел Авласку допросить?

– А что его допрашивать, – сказал Маркел, – он и так уже всё рассказал.

– Да, это верно, – сказал стрелецкий голова. – Да и чего он знал?! – сказал он дальше. После чего еще раз осмотрелся и сказал уже чуть слышным голосом: – Второй гонец знал много больше!

– Второй? А что он знал? – спросил Маркел.

– Скоро узнаешь! – сказал стрелецкий голова и усмехнулся.

– Га! – насмешливо сказал Маркел, этим давая знать, что он не верит.

– Га! – повторил стрелецкий голова очень сердито. И так же сердито, но тихо добавил: – Что царевич! Горькое дитя! А вот царева дьяка убили, вот что!