Победа Великой армии - Валери Жискар д'Эстен Страница 55

Они долго ласкали друг друга, и им казалось, что ничто не нарушало их согласия. Франсуа любовался ее кожей, тонкими очертаниями мышц, открытыми в ожидании поцелуя губами… А Мари-Тереза, испытывая изысканное удовольствие, чувствовала силу его рук и ту нежность, с которой он заставлял ее менять положение.

Они пробыли вместе больше трех часов, потом встали. Франсуа Бейль взял за руку Мари-Терезу, еще не одетую, и подвел ее к окну, которое тут же открыл. И они прижались друг к другу, завороженно наблюдая дивное зрелище — снег, падавший легкими белыми хлопьями на позолоченные решетки площади короля Станислава.

Мари-Тереза вернулась, взяла с кресла свою одежду, которую оставила на его ручках, а теперь даже не пыталась надеть, и, открывая дверь, пробормотала шепотом:

— Спокойной ночи. Я навещу вас еще и завтра.

* * *

Карета неспешно преодолевала тридцать пять километров, которые отделяют Нанси от Люневиля. Снег падал сплошной пеленой, и лошади, хотя и отлично подкованные, боялись идти рысью, чувствуя, что скользят на обледеневших лужах.

Мари-Тереза, в длинном плаще и меховой шапке, весело перечисляла названия деревень, мимо которых они проезжали, радуясь тому, что наконец-то оказалась в родных краях. «Сен-Никола-де-Пор, Домбаль-сюр-Мёрт», — говорила она. По мере приближения к Вогезам пейзаж постепенно меняйся, дорога шла вдоль леса с большими заснеженными елями. Они пересекли городок Веримонт и стали спускаться с горы. На спуске лошади удерживались с трудом, спотыкаясь о дорожные камни. Вдруг Мари-Тереза крикнула: «Подъезжаем! Люневиль совсем рядом!»

Кучер не знал, по какой дороге ехать. Мари-Тереза взялась ему помочь.

— Едем на Замковую площадь, — сказала она. — Лучшая гостиница — именно там.

Они пересекли городок шагом и выехали на просторную вымощенную плитами площадь. Она шла под уклон и закруглялась вроде раковины. Над ней возвышались решетки ограды при въезде во дворец Станислава Лещинского. Направо высилась величественная громада гостиницы «Три рощи».

Карета остановилась у дверей, и служащие гостиницы, на которых ее элегантность произвела большое впечатление, принялись выгружать вещи.

Мари-Тереза отвела Бейля в сторону.

— Я не стану останавливаться в этой гостинице, — сказала она. — Мои родные живут неподалеку, к ним я и пойду.

— Но тебя могут подвезти в карете.

— Нет-нет, прошу вас, — твердо отказалась она. — Это вызовет в квартале слишком большой переполох. Но, может, Бонжан поможет мне донести вещи?

Бейль поискал взглядом конюха, чтобы отдать ему приказ, однако ему пришлось уступить настойчивости хозяина гостиницы, одетого в синий сюртук с огромным чёрным галстуком-бантом: тот вызвался самолично проводить Бейля в его номер. Он представлял собой большую комнату, оба окна которой, обрамленные плиткой, выходили на фасад дворца. В камине горели дрова, воздух понемногу нагревался. Франсуа снял с себя куртку. В дверь деликатно постучали три раза. Подумав, что принесли его вещи, он рассеянно разрешил войти. Но это оказалась Мари-Тереза, уже без плаща, в том самом зеленом шерстяном платье, в котором уезжала из Москвы и пуговки которого они вместе расстегивали в Варшаве.

— Знаю, мне не следовало бы приходить, — сказала она. — Так не Делается, это неприлично, но мне нужно с вами поговорить. Когда Мы покидали Москву, мне захотелось вас отблагодарить, потому что вы спасли меня от смерти и от позора, но вы не согласились, чтобы я для вас это сделала. Я смогла отблагодарить вас и в Варшаве, и потом, в пути, каждый вечер. Я была довольна, но не только: мне было все приятнее и приятнее находиться в ваших объятиях. Я понимала, что это не может длиться вечно, хотя я с радостью благодарила бы вас до конца моей жизни, но предпочитала об этом не думать! После отъезда из Москвы я знала, что мы с вами — из разного общества, но вы столь вежливы и галантны, что никогда мне этого не показывали. Однако ваш простофиля-кузен и его дуреха-жена напомнили мне об этом в Веймаре, отправив меня ночевать в комнату прислуги и заставив есть на кухне! Скоро мне исполнится двадцать восемь. Мне хотелось бы иметь детей, завести семью. Для этого я собираюсь найти хорошего мужа. Но он никогда не будет таким же красивым и таким же смелым, как вы! Я попрошу его быть порядочным и честным, и, если можно, верным. Но я по-прежнему буду любить только вас! Впрочем, если вы когда-нибудь почувствуете, что заболели, если вас покинут друзья или женщины, которых вы встретите, вам будет достаточно мне написать, и я к вам приеду, где бы ни оказалась — далеко или близко, замужем я буду или нет.

Слова Мари-Терезы потрясли Франсуа Бейля. Он не осмеливался ее прервать.

— Я хотела бы обратиться к вам с последней просьбой, — продолжала она. — В дороге вы обращались ко мне на «ты», но я вам всегда говорила «вы», из уважения к вашему званию. Мне хотелось бы, чтобы вы мне позволили обращаться к вам на «ты»!

— Конечно же, но только у тебя будет мало случаев это сделать, — сказал Франсуа, осознавая всю банальность своего ответа.

— Я знаю, нам суждено общаться не часто, — согласилась Мари-Тереза, — но мне хотелось бы мысленно, в сердце, называть вас на «ты»!

Она к нему подошла, нежно его поцеловала и вышла из комнаты. Под зеленым платьем вырисовывались контуры ее тела.

Чтобы добраться до Парижа, команде генерала Бейля, сократившейся до четырех человек, хватило пяти дней. Они восхищались отменным состоянием большой дороги, за которой следило новое управление мостов и дорог. На сложных участках бригады по уборке снега наверняка обращались за помощью к крестьянам из соседних деревень. Мусор вывозили на тележках.

Франсуа Бейля впечатлило качество управления хозяйством страны — насколько он мог наблюдать его, проезжая небольшие городки. Здания мэрий и супрефектур содержались в образцовом порядке. В Туле, Сен-Дизье, Витри-ле-Франсуа были отремонтированы здания судов первой инстанции. Почтовые отделения действовали во всех селах. Работали небольшие школы. Перед ним предстала другая Европа — совсем не та, жалкая и ужасная, какую он увидел на востоке. Конечно, предстоит еще многое сделать. Крестьяне одеты бедно, особенно их голоногие дети, обутые в деревянные башмаки. Монастырей больше, чем больниц. Однако Франсуа, вспоминая о колее, пересекавшей необъятную русскую равнину, и об остове разрушенной церкви на площади Смоленска в окружении жалкой и злобной толпы, повторял про себя: «Да, это совсем другой мир».

Оставив позади ворота Парижа, карета переехала через мост над Сеной, прокатилась по набережным ее левого берега, мимо собора Парижской Богоматери и пересекла начало улицы Сен-Жак. Франсуа заметил, что успел забыть большие города. Варшава и Майнц — неплохи, но их не сравнить с Парижем. Набережная казалась бесконечной, улица Сен-Жак поднималась в направлении Сорбонны. На каждой маленькой площади виднелись аптеки и рестораны, а толпа, праздная толпа, о существовании которой он тоже уже забыл, слонялась по улице, где навстречу ей шли ремесленники со своими инструментами, стекольщики и продавцы мороженого. Они миновали коллеж Четырех Наций, в котором император основал Институт Франции, и, свернув налево, поехали по улице Лилль, лошади пробежали ее галопом до самого конца. Дом, где жила мать Франсуа, был предпоследним справа.