Дитя Всех святых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс Страница 56

– Что делаешь?

Анн даже не поднял глаз от листка.

– Пишу проповедь. Обличаю грехи Солсбери и рассказываю, как Господь покарал его. В воскресенье все священники Гатине прочитают это своей пастве.

– А почему отец Сильвестр ее не напишет?

– Потому что он предпочел, чтобы это сделал я.

Анн по-прежнему не удостоил ее даже взглядом. Филиппина пылко воскликнула:

– Возьми меня к себе в солдаты! Я тоже хочу драться! На сей раз, он оставил свои записи.

– Ты с ума сошла?

– Не с мечом, а с луком. Научи меня стрелять!

– Это единственное оружие, которым я не владею.

– Тогда я сама выучусь!

Он хотел было вернуться к писанию, но она села рядом и прикрыла листок рукой.

– Анн, я люблю тебя!

Наступило молчание. Он в упор посмотрел на эту кареглазую темноволосую девушку, почти вплотную приблизившую к нему лицо, но не удивился и не рассердился. У него был чуть раздосадованный вид, какой бывает у человека, которого попусту отрывают от дела. Наконец, он опять взялся за прежнее занятие, но Филиппина опять ему помешала.

– Кто ты? Почему такой бесчувственный? Можно подумать, у тебя и женщины-то никогда не было!

На сей раз он поспешно отвернулся. И показался ей далеким, полностью отчужденным, погруженным в себя.

– Ты права. У меня никогда не было женщины.

– Тогда почему носишь обручальное кольцо? На ком ты женат? Говорят, некоторые отшельники носят обручальное кольцо, желая показать, что обвенчаны с Богом.

– Я не отшельник.

– И не крестьянин тоже. Я давно к тебе присматриваюсь: ты ничего не смыслишь ни в растениях, ни в скотине…

Филиппина так и впилась в него своими карими глазищами.

– Так кто ты такой? Ты бы побил на турнире всех рыцарей Франции и Англии, а говоришь, что не из благородных. Ты непорочнее, чем юный послушник, а врешь, будто не священник. Ну так кто же ты, Анн Иерусалимский?

– Я твой командир, раз ты хочешь драться вместе со мной. Так что отстань, это мой первый приказ!

Она весело вскочила.

– Слушаюсь! Ты ведь мне потом еще что-нибудь прикажешь, ладно?

Она не стала дожидаться ответа, помчалась прочь – и бросила на бегу:

– Меня Филиппиной зовут!

***

Настала зима. С ее приходом война стала топтаться на месте. В Орлеане и возле него и осажденные, и осаждающие не двигались со своих позиций. После захвата Турели англичане не осмелились на штурм. Они предпочли взять город измором. Для этого они соорудили ряд небольших укреплений вокруг городских стен, чтобы помешать орлеанцам выйти.

Джон Тэлбот, назначенный заменить графа Солсбери, получил в начале декабря трехтысячное подкрепление. Но и Джон Стюарт, коннетабль Шотландии, страны яростно антианглийской, тоже высадился во Франции. Ему удалось прорвать блокаду и войти в город во главе своих трех тысяч человек, чтобы оказать помощь защитникам Орлеана. Соотношение сил осталось прежним.

Осада все больше обрастала рутиной. Англичане вместе с подкреплениями получили несколько десятков бомбард, мечущих камни в сотню фунтов весом. Эти снаряды регулярно обрушивались на город, тут пробивая крышу, там убивая курицу или собаку, а порой и человека. В ответ грохотали семьдесят деревянных, окованных железными обручами орудий старшего пушкаря Монтеклера.

В конце января Бастард Орлеанский решил побудить противника к каким-нибудь активным действиям. Во время сильного дождя он развернул войско перед городом и предложил сражение по всем правилам. Сам он командовал центром, Ла Ир и Потон де Ксентрай – двумя флангами.

Но англичане отказались от битвы и остались на месте.

Изидор Ланфан вернулся в Орлеан со смешанным чувством. Он был раздосадован тем, что так и не пришлось вступить в бой. Впервые за много недель он сидел, наконец, верхом на Безотрадном и подобно ему, фыркавшему от нетерпения, с трудом сдерживал себя. Но с другой стороны, он сохранил ужасное воспоминание о битве при Азенкуре, тоже начавшейся под проливным дождем. Та битва завершилась в кровавой трясине. Так что, может, оно и к лучшему. Час французской победы еще пробьет…

Изидор много думал об Анне. Как разворачивается его битва – в столь трудных, столь неблагодарных условиях, которые он сам для себя избрал…

Для Анна зима оказалась поводом для большого удивления: он забыл, что это такое! Холод, кажущаяся смерть природы – всего этого в прошлом году на Кипре не было.

Кипр… Словно целый век назад зимовал он на Кипре, хотя прошел всего год. Последней зимой на памяти Анна была та великая куссонская зима: появление Альеноры, волки. Ему казалось, что он пережил за минувшие два года столько, сколько большинство людей проживают за всю свою жизнь.

От таких мыслей голова кружилась так отчаянно, что Анн пытался заглушить это чувство действием. Он возглавил небольшой отряд, составленный из самых решительных и наиболее закаленных жителей деревни, и они превратились в разбойников с большой дороги. Нападали, конечно, только на англичан и их союзников.

Они ушли из деревни. Ночевали в заброшенных домах или пещерах, о существовании которых знал Колен Руссель. Были стремительны, непредсказуемы, неуловимы. Если им сообщали о продвижении вражеской колонны, они устраивали засаду. Пропускали ее целиком, а когда появлялся последний, отставший солдат, из зарослей выпархивало несколько стрел. Они бросались к упавшему, чтобы прикончить, если тот был еще жив, завладевали его одеждой, латами, оружием и исчезали. Сами потери для англичан были невелики, но подрывали их боевой дух. Те чувствовали себя не просто неуютно, но в постоянном враждебном окружении. Страх уже не покидал захватчиков.

В маленьком отряде была и Филиппина Руссель. Сначала Анн воспротивился этому, но она так настаивала, что он смирился. Девушка самостоятельно научилась стрелять из лука. Конечно, она не могла тягаться силой с мужчинами, но восполняла это большой меткостью стрельбы. Правда, Анн не хотел, чтобы Филиппина участвовала в настоящих стычках. Так что стреляла она не по вражеским солдатам, но обеспечивала отряд продовольствием, охотясь на мелкую дичь – на птиц, белок, кроликов…

На Рождество 1429 года Анну исполнилось семнадцать лет. Весь этот день он провел в какой-то пещере. Англичане гнались за ними по пятам. Один из крестьян был убит и лежал среди живых, уже совсем окоченевший. Земля промерзла, и они не могли его похоронить. Филиппина смотрела на Анна, а он слушал волков. Он думал о Теодоре, совсем близкой, быть может. Вспоминал об Изидоре, находившемся чуть дальше, за стенами Орлеана. И о Франсуа де Вивре, который был совсем далеко, в своем замке. Кого из близких людей он еще увидит, а кого уже нет? Что судил Бог ему самому и Франции в этом 1429 году?

***